— Как же, матушка? У нас тоже есть свой устав, — призналась хозяйка. — Мы по нему жить должны…

Она снова зарыдала, замотала головой.

— По совести надо жить, — сказала мать Мелитина. — Совесть, голубушка, и будет твоя вера… Вот она тебя сейчас и мучает…

— Я уж ни есть, ни спать не могу, — всхлипывала хозяйка. — Чуть прикрою глаза — слышу: плачет он, пищит… Матушка! Скажи, посоветуй — как жить?! Я ведь скоро с ума сойду! Пожалей меня, скажи!

— Сказать-то скажу, да согласишься ли? — вздохнула мать Мелитина. — Хватит ли терпения да жалости у тебя…

— Хватит! Как скажешь, так и сделаю!

— Трудно будет, характер свой ломать придется, — предупредила мать Мелитина. — Стерпит ли душа? Она ведь у тебя сейчас будто рубаха, наизнанку надетая. А ее вывернуть надо швами внутрь. Пусть они тело твое трут. Хватит ли силы, не знаю…

Хозяйка затихла, напряглась, потом горько и сокрушенно спросила:

— Мне в Бога поверить надо, да?

— Что ты, милая! — вздохнула мать Мелитина. — Вера — это ведь не от нашей охоты или по обязанности. Вера в любви. Коли Бога любишь, так душа твоя всем людям открыта. Как же не любить, если человек создан по образу и подобию Божьему?.. Не могу я греха твоего отпустить. Искупить его нужно.

— Как же, матушка? Чем?

— Любовью да страданиями.

— Значит, молиться, замаливать, — обреченно сказала хозяйка.

— Молиться за тебя я буду, — успокоила мать Мелитина. — А ты живи. Живи да за людьми ухаживай, коль приставлена сюда. За нищими, за убогими. Мой за ними, стирай, убирай. Помогай им через силу. Тебе тошно, а ты все равно делай. Есть захочешь — пока они голодные, не ешь; спать захочешь — пока они не уснули, не спи. Им холодно — тебе холодно. Как за ребеночком своим, за ними ухаживай. Когда же почувствуешь, что любишь их, нищих да убогих, когда их болячки на тебе болеть станут — искупится твой грех.

Хозяйка притихла и долго лежала без движения. Потом встрепенулась, села на кровати:

— Сколько же ждать-то мне?

— Не знаю, — уклончиво ответила мать Мелитина. — Может, до утра, а может, и всю жизнь, к старости… Да ты не сомневайся, терпи, когда тяжело. Сколь грех твой тяжел, столь и терпение велико.

— Матушка! Матушка! — вдруг зашептала хозяйка сорванным голосом. — А верно говорят, будто души младенцев в ангелочков превращаются?

— Верно, голубушка, — вздохнула мать Мелитина. — Безгрешные они. Твой же ребеночек и вовсе мученическую смерть принял.

Хозяйка громко зарыдала, захлебнулась слезами.

— Мучает он меня!.. Над головой моей вьется… И плачет! И плачет!

Казалось, она впала в безумство, однако через мгновение голос ее стал сухим и жестким. Перевернувшись вниз лицом, она ударила кулаком по подушке:

— Лучше бы я тебя не пускала! Лучше не пускала бы!.. Голубушка, голубушка, а сама меня не любишь!

— Люблю, — не сразу сказала мать Мелитина. — Потому и молиться за тебя стану.

— Не верю! — сквозь зубы выдавила хозяйка. — Никому не верю! Меня никто не любит: ни мать, ни секретарь… И ты не любишь. Все вы только выгоду ищете. Мать хотела, чтоб я за секретаря пошла, а тому лишь бы переспать со мной… А ты из-за теплого угла!

Мать Мелитина тихонько встала, взяла на руки спящего Прошку Греха и под тяжелое молчание хозяйки пошла на улицу, к костру, коротать остаток ночи.