По пути он сбил с ног нескольких нежитей, бросившихся ему наперерез, и наконец очутился возле Цинфелина.

— Они забирают души! — задыхаясь, кричал Цинфелин. — Митра, они хуже, чем я предполагал! Они хуже убийц!

— Бей их в голову! — крикнул Конан. — Остальное бесполезно!

Спина к спине они начали отбиваться от лже-рыбаков. А тех становилось все больше. Казалось, сама ночная тьма насылает их, порождая в своем зловещем чреве.

Конан без устали бил, повторяя один и тот же прием: он делал вид, будто хочет поразить нежить в плечо, а затем в последний миг поднимал меч и опускал его на голову своей жертвы.

Кругом громоздилась уже гора трупов. В отличие от людских тел, эти не внушали ужаса. Напротив, казалось, будто киммериец и его молодой друг совершают какую-то очень важную и полезную работу, вроде чистки рыбы. Да и трупы нежитей имели что-то рыбье. Холодные и скользкие, бледно-серого цвета, они падали на песок, и волны равнодушно лизали их.

И все больше прозрачных теней летало вокруг Конана и Цинфелина.

Киммериец начал замечать еще кое-что. Эти освобожденные души, несомненно, помогали своим освободителям. Вот одна из них облепила лицо нападавшего, и рыбак остановился, замотал головой, как будто внезапно ослеп. Конан замешкался, боясь повредить бесплотной субстанции чужой души, по она легко и с неслышным смешком вспорхнула в воздух, и последнее, что видел в своей псевдо-жизни «рыбак», была сверкнувшая над его головой киммерийская сталь.

Цинфелин отчаянно сражался сразу с несколькими противниками. Юный граф явно не успевал отражать их атаки. К тому же любой удар врага мог оказаться для Цинфелина если не смертельным, то во всяком случае болезненным и опасным; в то время как сам Цинфелин не мог причинить им вреда, если только не попадал по голове и не наносил рану достаточно серьезную, чтобы голова нежити развалилась.

Цинфелин чувствовал, как немеют руки от усталости. Он не привык к подобным схваткам. Во время тренировочных боев с друзьями он учился хитрым приемам, выпадам, отскокам и стремительным атакам; но сейчас от него требовалась простая физическая сила и механическое повторение одного и того же приема: удара сверху вниз по голове.

— Я не дровосек! — пожаловался Цинфелин, хватая ртом воздух.

— Так стань им! — рявкнул Конан. — Потому что, клянусь Кромом, это единственное, что тебя спасет!

Цинфелин покачнулся и едва не упал. Киммериец подхватил его в последний момент.

— Тебя убьют! — прорычал Конан. — Будь осторожнее! Я не намерен погибать вместе с тобой!

Подражая старшему другу, Цинфелин взревел и бросился в яростную атаку на врагов. Меньше всего ему хотелось, чтобы Конан счел его слабаком.

Неожиданно Цинфелин споткнулся о скользкий ледяной труп лже-рыбака и рухнул на землю. Тотчас над ним нависло сразу два бледных лица. Цинфелин с ужасом смотрел на жадные, ласковые улыбки, медленно расцветающие на этих лицах. Он понял: сейчас его убьют и разделят между собой его душу.

От одной только этой мысли мороз наполнил его сердце. Дрожащей рукой Цинфелин поднял меч и направил его острие между глаз одного из лже-рыбаков. Ни один из нежитей, казалось, даже не обратил на это внимания.

Цинфелин попытался нанести удар, но пальцы его разжались, и меч упал на песок. Все, это конец. Сейчас он умрет, и душа его вечно будет страдать и мучиться здесь, на этом мрачном, безрадостном берегу.

Внезапно до него донесся чей-то голос. Тихий, отдаленный зов. Никогда прежде ему не доводилось слышать этого голоса, и тем не менее Цинфелин сразу узнал его.

Это могла быть только она, пленница из башни. Та, которую он видел в колдовском зеркале и которую полюбил, не зная даже, существует ли она на самом деле или же является плодом его пылкого юношеского воображения, чьим-то воспоминанием, созданием чьей-то необузданной фантазии…

Она звала его по имени.