Ощущая в себе удесятеренную силу, Цинфелин схватил свой меч и резко ткнул первого из противников между глаз, так что, словно по волшебству, голова нежити вдруг распалась на половинки. Цинфелин вскочил на ноги и с громким, ликующим хохотом обрушил клинок на затылок второго врага.

Он развернулся, чтобы схватиться с новыми врагами.

Конан мельком глянул на юного графа. Киммериец не знал, откуда тот обрел новые силы, но от души приветствовал это.

— Кром! Ты делаешь успехи, друг! — выкрикнул Конан.

Цинфелин ответил злой улыбкой и молча ринулся на врагов.

Внезапно ему показалось, что их стало меньше. Тьма над головой рассеивалась. Туча уползала за горизонт, туда, где зародилась буря, как побежденный противник уходит в свой стан, дабы зализать раны и собраться с новыми силами.

Немногие оставшиеся на ногах «рыбаки» бросились бежать к своей деревне. Конан не преследовал их.

Цинфелин, криво усмехнувшись, сделал было пару шагов им вслед, но вдруг споткнулся и плюхнулся на песок. Он совершенно обессилел.

Конан устроился рядом с ним. Пот струился по загорелому лицу киммерийца, синие глаза зло блестели.

— Что скажешь? — спросил Конан.

— Такого со мной еще не случалось, — признался Цинфелин.

— В разгар битвы ты вел себя просто как берсерк, — заметил Конан. — Разил, ничего вокруг себя не замечая, да еще и хохотал при этом.

— Я слышал ее голос, — прошептал Цинфелин, опуская голову. Ему не хотелось рассказывать об этом, и одновременно с тем снедало острое желание только об этом и разговаривать. — Ты понимаешь, что это значит? Это было чудом! Чудом, которое поставило меня на ноги и спасло мне жизнь!

— Ну, прости, — хмыкнул Конан. — Я не мог одновременно сражаться с дюжиной нежитей и еще присматривать за таким большим мальчиком, как ты. В конце концов, ты — граф.

Цинфелин вспыхнул.

— Я не говорю о тебе или о том, что ты должен за мной «присматривать»! Я говорю о том, что она — та, которую я полюбил в моих видениях, — она существует на самом деле! Она рядом и теперь может говорить со мной!

— Ты слышал ее голос? Ты уверен, что это был именно ее голос? — переспросил Конан.

— А чей же еще? — рассердился Цинфелин. — Едва я услышал его, как силы вернулись ко мне. Я сражался ради нее! Я хотел жить ради нее!

— Что ж, в любом случае, это помогло, — согласился Конан.

Цинфелина бесило равнодушное отношение киммерийца к его великой любви и к чуду, которое сотворила эта любовь. Конан, разумеется, все это знал — он читал в душе юноши, как в книге, ибо встречал подобное уже не в первый — и нарочно поддразнивал юного графа. Излишняя патетичность может повредить делу, считал Конан.

— Как ты думаешь, — мирным тоном заговорил Конан с Цинфелином, который сидел теперь молча, отвернувшись, и с подчеркнутым вниманием рассматривал волны, — чем на самом деле промышляет эта нежить?

— Забирает души людей, — сказал Цинфелин, не поворачиваясь.

— Зачем?

— Чтобы продолжать… «жить», — буркнул Цинфелин. — По-моему, это очевидно.

— Нет, это не очевидно, — возразил киммериец. — Может быть, они делали это не для себя.

— А для кого? — Цинфелин наконец заинтересовался новой проблемой и обернулся к киммерийцу.

— Возможно, у них есть хозяин. Некто, кому требуются живые души для исполнения каких-то планов.

— Кем бы он ни был, сейчас он утратил большую часть своей добычи, — хмыкнул Цинфелин.