Дома было тепло. Но у Джины было чувство, которое называют «мороз пронизывал до костей». Такое бывает, когда очень сильно замерзаешь, и потом долго-долго не согреться, сколько ни кутайся в свитера и одеяла. Холод и маленький колючий комочек беспокойства угнездился где-то под сердцем.
– Останешься на ночь? – с надеждой спросила мать, когда Джина, не без труда удерживая равновесие – не свое, естественно, а пизанской башни из домашнего фарфора – помогала ей убирать со стола.
– Да, мам, наверное…
– Вот и хорошо! Вот и отлично! Будешь спать с Энни?
– Да, если она не взбунтуется. Может, у нее в планах сегодня сбежать с каким-нибудь кавалером через окно…
Смех. Светлый смех светлых воспоминаний. То есть, конечно, когда родители лет эдак семь назад поздним вечером обнаруживали пропажу младшей дочери, никто не воспринимал этот, прямо скажем, скандал как какой-то праздник, и, разумеется, ни у кого и в мыслях не было, что эти эпизоды потом будет так весело вспоминать.
– Мам, чем тебе еще помочь? – Джина огляделась. Так здорово было бы сейчас сделать маме что-то хорошее.
– Спасибо, милая, ничего не нужно. – Миссис Конрад чмокнула дочку в щеку.
– Тогда пойду наверх, хочу поболтать с Энни.
Как приятно подниматься по лестнице, если ты знаешь скрип каждой ступеньки, каждую неровность на любой досточке. Здесь пахнет деревом и еще – засушенными цветами, только их нигде не видно, наверное, мама уже убрала. Как славно вступать в мягкий полусвет на втором этаже. В конце коридора – бывшая детская, теперь комната Энн, из которой, кстати, до сих пор не убрали вторую кровать. Джине вдруг захотелось снять туфли и ощутить босыми ногами мягкость ворса под ногами – ту же, что и много лет назад, когда она кралась ночью мимо спальни родителей, чтобы раздобыть печенье для пикника на полу, или сбегала вниз – в солнечное чистое утро.
Пароль – «тук-тук», часто, а потом три отдельных «тука» погромче.
– Да! – голос сестры из-за двери.
Джина вошла. И небывалым дуновением апрельского ветра – со всех сторон – голубое и шелк, белая мебель, сувениры, память о которых общая, и странные, в тонких рамках рисунки цветов.
– Ну наконец-то! – воскликнула Энн. Видно было, что она дуется на сестру: смотрит больше в сторону, нижняя губа чуть вперед.
А она ведь навсегда останется для меня маленькой девочкой…
Вопрос: «Так ты остаешься?» – прозвучал как самый важный на свете.
– Ну да, останусь: я соскучилась по своей сестре, и в мои планы входит проболтать с ней полночи, – Джина говорила нарочито серьезно, что звучало еще комичнее оттого, что она в данный момент времени невозмутимо рылась в шкафу Энн в поисках подходящей сорочки.
Выбор ее пал на нежную пижаму с розовыми мишками.
– Так хочется иногда отправить в отпуск свою сексуальность, взрослость и все сопутствующие этому проблемы, – прокомментировала она.
Энн повисла у Джины на шее.
– Я рада.
– И я.
– Так что, ты говоришь, у тебя проблемы?
– Так что, ты говоришь, у тебя новый парень? – передразнила Джина.
– О, это долгая и романтическая история…
– Тогда я приму душ, иначе твой внимательный слушатель заснет минут через пять.
– Вот всегда ты так… – Тем не менее Энн принялась взбивать подушки.
Джина на самом деле приняла холодный душ. Она знала по опыту, что только так сможет подарить себе еще час «жизни», едва ли больше, потому что день был сумасшедшим. |