Лавка готового платья тут же, недалеко от пирсов, существенно расширяет мой гардероб. Скатав все покупки в огромный тюк, я, на правах завсегдатая, ныряю в шумную реку грузчиков, снующих между пирсами и пакгаузами.

Время до вечера идет медленно. Все вроде на месте, все готово, и заняться особо нечем. Беру в руки купленные у студентов записи лекций по математике, но настроения заниматься нет, откладываю. Еще раз протираю оружие, тщательно проверяю купленные сегодня клинки. Дрянная сталь, и лучше их уже не сделать. Если только на перековку вовсе, но для моих целей они послужат в самый раз. Разбираю и собираю арбалет, проверяю запасные струны.

Медленно, очень медленно тянется время. В конце концов, плюнув на все, просто замираю на низкой лежанке и долго вожу пальцами по старым доскам стены. Представляю, что жилки, пронизывающие древесину, – дорожки, и следую по ним, спотыкаясь на сучковатой поверхности.

Наконец, шум за стеной стихает. Гулко бухают, закрываясь, огромные ворота пакгауза.

Я, словно очнувшись от дремы, встаю. Быстрые сборы и долгая проверка: прыгаю, кручусь, перевешиваю ножи так, чтобы не отягощали пояс и не цеплялись за одежду. Несколько раз падаю ничком, один раз – навзничь. Удостоверившись, что дуга арбалета не сломает мне ребра, а ножи не покинут ножен, подхватываю небольшую сумку со стула и закрепляю ее на спине.

Улица встретила меня приветливым шумом. Почти все рабочие отправились по домам. Осталось несколько дежурных бригад и одна срочная, готовящая дальние склады для прибывающего ночью судна.

Шагаю, неторопливо пропуская мимо себя улицы и дома. Пересекаю большую площадь, на которой суетятся уборщики.

Завтра с утра здесь снова встанет рынок, предлагая любые товары для любых покупателей. Единственное, что нельзя здесь купить – рабов. Даже контрабандные наркотики можно найти, пошарив под прилавками, но за попытку продажи рабов стража выдает торговца церковникам. Те жутко радуются каждому такому случаю, устраивая изощренные казни в центре площади, где была совершена подобная попытка. Но сейчас, с приходом тьмы, рынок умирает. Уже закрылись богатые магазины, уже собрали свои товары коробейники и лавочники, лишь одинокий меняла стоит с краю, препираясь с припозднившимся клиентом.

Мне дальше.

Одарив на прощанье запахом испорченных фруктов и вонью рыбьих потрохов, рыночная площадь стыдливо прячется за домами. На улицах еще полно прохожих. Тут и работяги, возвращающиеся с пирсов, и мастеровые с верфей, и спешащие занять любимое место в пивнушке или трактире местные обитатели.

Мне еще дальше. Туда, где не снуют толпы прохожих. Где уже в этот час пустынно, словно на кладбище ночью. Где, просыпаясь от дневного сна, не готовы пока выйти на улицы воры и карманники, грабители и убийцы.

Мне дальше, туда, где за веселыми домами и ночлежками, обнесенная железным частоколом, стоит городская больница для нищих.

Там, в одном из темных корпусов, освещаемых только светом свечей и масляных ламп, среди стонов и жуткой вони заживо гниющих тел, меня ждет молодой студент со старческими глазами.

Нужда, заставляющая его работать в подобном месте, неуклюжесть и неискушенность в науках, его нерадивость в учебе сегодня станут моими союзниками.

Отперев скрипящую и воющую дверь, он жадно схватил пять толаров и, махнув рукой вдоль коридора, тихо прошептал мне номер палаты. Поблагодарив его кивком, еле различимым под тяжелым капюшоном плаща, я делаю шаг в сторону, рука замирает на рукояти ножа. Но надо отдать студенту должное. Не тревожа более ни звуком относительную тишину больничного корпуса, тот чуть ли не бегом устремляется в дверь.