Коридор деловито прогонял пространство сквозь мои шаги. Накатывал волнами мрака. Здесь не горели газовые лампы, не было новомодных электрических светильников или сверхдорогостоящих техномагических.

Бедный район, брошенное человеческое мясо. Все, на что могли надеяться местные обитатели, это на скромный уход. А при наличии небольшой мзды – на неумелое внимание неопытных врачевателей. Сюда попадали в наказание проштрафившиеся медики, неспособные и ленивые студенты и исследователи всех мастей, нуждавшиеся в биоматериале.

Длинный проход, занавешенный тьмой и страданиями, вовсе не был молчалив. Он щедро одаривал каждого приглушенными рыданиями из-за тяжелых дверей, стонами и криками безнадежных больных. Награждал запахами гнили и грязных тел, запахами безысходности и смерти. Шурша кирпичной крошкой под подошвами сапог, он стыдливо предлагал мне дверь за дверью, словно приглашая полюбоваться на все степени человеческого отчаяния.

Четыре двери по правую руку, пять по левую и поворот, две двери слева, и я, толкнув тяжелую, почти каменную от времени древесину, вхожу в небольшую келью с одной-единственной кроватью и нешироким, забранным кованой решеткой, сохранившейся от лучших времен, окном.

На толстых досках лежака – подгнивший сырой матрац, скупо набитый соломой. На нем без чувств лежит огромное тело, впрочем, уже потерявшее часть себя. Некогда широкое мясистое лицо осунулось, туго натянув кожу на скулах. Его левая сторона покрыта язвами, а накинутая дерюга не скрывает отсутствия левой руки. Тяжелое дыхание с хрипами и посвистами, вырывающееся из измученных легких, обещает еще немало страданий перед концом.

Мне пришлось изрядно поправить финансовое состояние студента-медика, чтобы больного переместили из общей палаты – «свалки», как выражаются местные, в «номера». В эту отдельную небольшую комнату с низким потолком и разваливающимся столиком в изголовье кровати. Весьма кстати. Развязываю сумку, достаю масляный светильник и запаливаю его от красной спички.

Отличное изобретение. Раньше, когда приходилось пользоваться белыми фосфорными, нужно было быть внимательней: уж очень ядовитым был дым, да и свойство их самовозгораться не добавляло доверия. Среди студентов ходил даже анекдот о двух спичках – целой и сгоревшей, где целая спичка укоризненно заявляет сгоревшей: «Вот видишь, чем оборачивается привычка чесать затылок…» Ну а после того, как несколько юных дам и кавалеров умудрилось свести счеты с жизнью, наевшись белых головок, император лично отдал указ изменить производство и найти новый способ получения огня.

Университет поднапрягся и придумал красные спички. Их можно было есть, дышать дымом, носить в большой коробке, а старые спички были запрещены. Университет выстроил себе новое крыло на благодарность императора, а пожарные службы устроили большой праздник и небольшую чистку рядов. Количество пожаров сократилось, и держать наготове огромную толпу служащих стало накладно.

Тут же на столике раскладываю и остальные «подарки»: пару пузырьков, небольшой нож, бечеву, воронку, маленький буравчик, каким пользуются сомелье в богатых ресторациях, бутыль спирта и стопку чистых тряпиц. Аккуратно протерев тряпкой, смоченной в спирте, разгоряченный лоб пациента, раздвигаю ножом его зубы и вставляю воронку, в которую тонкой струйкой лью содержимое одного из пузырьков.

Пока лекарство не подействовало, я еще успеваю плотно прикрутить пациента к кровати. Бечевы на все не хватает, поэтому режу на куски дерюгу, она совсем не гнилая и держит отлично. Через минут десять связанный начинает метаться, исторгая страшные хрипы из пересохшей глотки. Жду.

Наконец взгляд распахнувшихся глаз проясняется, фокусируется на мне. Не знаю, что он разглядел в полумраке, но страха в нем нет.