Она вымыла лицо, почистила зубы, прополоскала рот, сплюнула, разделась и пошла в комнату. Она аккуратно сложила одежду и положила ее на стул возле серванта.

Она натягивала ночную рубашку, когда из гардеробной неслышно вышел мужчина. Она сразу вспомнила его, хотя он стал более внушительным и совсем поседел.

— Это ты! — удивленно воскликнула она. — Что ты здесь делаешь?

Она нисколько его не испугалась. Не испугалась даже тогда, когда он поднял затянутые в перчатки руки и обхватил пальцами ее горло.

Паника началась, когда Маргит стало нечем дышать, а бушующий в крови адреналин взорвал мозг в последней попытке сохранить сознание. Комната опрокинулась, она увидела, как на нее валится скошенный потолок. Лицо мужчины становилось все ближе и ближе, а его железные пальцы продолжали давить горло.

Никаких мыслей, никаких чувств…

Только где-то далеко внизу расслабились какие-то мышцы и под трусами неожиданно стало очень тепло.

20 ноября, пятница

Томас прокрался в квартиру как чужак. Как долго он отсутствовал, как далеко отсюда был — так далеко, что уже не чаял вернуться. Пентхаус на Грев-Турегатан в Эстермальме лежал где-то в другом мире, в другой галактике — за сотни световых лет отсюда, но теперь он все же дома, он ощущал это каждой клеточкой своего тела и испытывал невероятное облегчение.

Он дома, у себя дома.

Все здесь было привычно и знакомо — тихий шум неисправной вентиляции, смешанный с дыханием спящих людей, в квартире прохладно и сыро от тянущего из окон сквозняка, из кухни доносится запах пережаренного масла. Томас снял куртку, поставил на пол футляр с ракеткой и спортивную сумку, снял сапоги, окинул взглядом неуклюжую маскировку — неиспользованный спортивный костюм и сухое полотенце.

Он судорожно сглотнул и попытался отогнать прочь чувство вины. В одних носках он на цыпочках зашел в детскую и склонился над кроватками. Дети спали, полуоткрыв рот — в пижамках и в обнимку с мягкими зверушками.

Это был его мир, его реальность. Пентхаус в Эстермальме был холоден и рассчитан до последнего сантиметра. Изощренная, обольстительная мебель. Жилье Софии Гренборг было синим и рафинированно-холодным, его квартира — теплой и желтой от света качавшихся на столбах фонарей.

Он направился в спальню. Каждый следующий шаг давался тяжелее предыдущего. Он встал в дверном проеме и посмотрел на жену.

Она спала поперек кровати в чулках, трусах и свитере, с открытым, как у детей, ртом. Ресницы отбрасывали на скулы длинные тени, дышала Анника глубоко и ровно.

Взгляд Томаса скользнул по ее крупному телу — угловатому, мускулистому и сильному.

Тело Софии Гренборг было белым и мягким, а как она стонала, когда они любили друг друга.

Его вдруг, совершенно неожиданно, охватило всепоглощающее чувство стыда. Он попятился и вышел из спальни, оставив Аннику лежать поперек кровати без одеяла.

Она все знает, подумал он. Кто-то ей рассказал.

Не включая свет, он вошел на кухню, сел за стол, поставил локти на колени и подпер голову ладонями.

Нет, это невозможно, подумал он. Если бы она знала, то не спала бы так безмятежно.

Он тяжело вздохнул. Ничего не поделаешь.

Ему придется лечь рядом с ней, лежать до утра без сна, прислушиваться к дыханию жены и тосковать по яблочному аромату и дымку ментоловых сигарет.

Он встал, в темноте наткнулся на мойку. Действительно ли он так тоскует по всему этому?

Или все же?..

Липкая ладошка легла Аннике на щеку.

— Мама, привет, мама.

Анника открыла глаза, зажмурилась от яркого света, не в силах сразу понять, где она находится. Потом она поняла, что всю ночь проспала в одежде, и увидела склонившуюся над ней Эллен — хвостики свисают к лицу матери, ротик вымазан арахисовым маслом.