— А вы знаете, чем занимался убитый? Какой образ жизни вел?

— А какой? Известное дело — какой. — Дедок протянул руку к микрофону, но я решительно пресекла попытку завладеть им. — Малевал он всяко-разно… Художник, одним словом.

Ну вот, пожалуйста, еще один художник, мелькнуло у меня. Надо же, городок у нас занюханнее некуда, а куда ни плюнешь, так прямиком в художника и угодишь.

Я даже не удержалась, уточнила с некоторой опаской:

— Художник? А в каком он жанре работал? Не маринист ли случаем?

А сама подумала, если маринист, то меня апоплексический удар хватит.

Подкованный в латыни дедуля в живописи, как выяснилось, был не силен:

— Как-как? Мари…ист? Если это насчет баб, тогда в точку. Очень он предпочитал их изображать, особенно с натуры.

— Значит, портретист, — со вздохом резюмировала я, убрала микрофон и дала «отбой» Вадику.

— Ага, он самый, — радостно закивал дедок. — Он мне даже кое-что дарил. Эти, как их, эскизы. Ну это когда, перед тем как большую картину малевать, сначала маленькую малюют. Вроде для пробы. Говорил, вот помру, так меня сразу великим признают, а ты, Акимыч, обогатишься. Кстати, не хотите ли взглянуть? Может, понравится что, а я недорого возьму…

Я ничего не успела ответить предприимчивому аборигену с Партизанской, потому что на лестнице послышался чуть ли не слоновий топот, после чего подозрительно знакомый голосок ехидно прогнусавил мне в спину:

— Та-ак, а эти что здесь делают?

Я обернулась и увидела следователя Кошмарова с галдящей компанией сопровождающих, среди которых особенно выделялся приземистый персонаж с лысиной во всю голову и небольшим чемоданчиком в руках. Хоть я и не дока во всяких там криминалистических делах, но сразу догадалась, что это судмедэксперт.

— Я вас спрашиваю, зачем здесь камера? — Кошмаров взъелся на одного из «наших» милиционеров. — У вас что здесь: презентация с фуршетом?

— Да это с телевидения, — стал оправдываться «наш». — Мы их с собой на дежурство взяли, репортаж о буднях милиции снимать, а тут…

— Репортаж… — прошипел Кошмаров. — Они вам сделают репортаж. Завтра последняя домохозяйка на базаре будет обмусоливать мельчайшие подробности следствия.

— А по-вашему, домохозяйке не положено знать, как работают наши доблестные органы правопорядка? — Я вся напружинилась. — И почему, собственно говоря, она последняя? Что за дискриминация? И кто в таком случае первый? Может, вы?

Кошмаров побелел от ярости и, ни слова не говоря, шагнул в услужливо открытую перед ним дверь квартиры убиенного портретиста. За ним гуськом потянулась вся его камарилья во главе с лысым судмедэкспертом. А через минуту на лестничную площадку вышел один из «наших» милиционеров и, стыдливо отводя глаза в сторону, настоятельно рекомендовал нам с Вадиком убраться подальше от места происшествия. А дедку-Диогену велел сидеть в своей квартире и не высовываться. Дожидаться, когда позовут.

— Ну вот, начинается, — пробурчал Вадик, когда мы вышли из подъезда. — Теперь будем на морозе дубака давать. Раз мы им так мешаем, взяли бы тогда и в отделение отвезли, что ли, а еще лучше — по домам.

Я пропустила мимо ушей Вадиковы стенания, сосредоточившись на освещенных окнах квартиры убитого, за которыми вершились следственные действия, это священное таинство, за которое Кошмаров нас с Вадиком чуть не задрал.

— Окна сними, — попросила я Вадика.