Он взъерошил волосы. Подстриженные над бровями, они лежали на его голове как шлем из полированного золота, лучась на темном шелке сорочки. Его сыновья унаследовали этот дивный цвет волос. В распахнутом вороте сорочки поблескивали мелкие кольца серебряной кольчуги.

Герцог обвел глазами комнату. Вкруговую на стенах стояли книги – большую часть он прочел. В центре, подчеркивая круглую форму помещения, стояла низкая, круглая же тахта – он часто ночевал здесь. На секунду глаза его задержались на небольшой акварели в узком простенке – с картины ехидно щурился ярко‑рыжий лис. Герцог усмехнулся и подмигнул зверю. «Я бегу, бегу в высокой траве, поспейте‑ка за моим хвостом», – тихонько пропел он, а потом перевел взгляд на стол. Там стояло нечто такое, что мигом привело бы его не только к анафеме, но и прямиком на костер, увидь это ненароком хоть один из заезжих епископов. О нет, там не было жабьих потрохов и заспиртованных младенцев! Там всего лишь стоял на подставке из темного дерева какой‑то круглый предмет, покрытый черным платком с узором из золотых нитей.

– Может, мы поглядим друг другу в глаза, Оберон? – вполголоса спросил герцог и снял платок. На полированной подставке, сделанной в виде человеческих рук, лежал шар из темного хрусталя. Он казался непрозрачным, но по мере того, как герцог вглядывался в него, внутри разгоралась крошечная искра. Она становилась все больше и ярче, и вдруг брызнула магниевой вспышкой. Герцог Гилиан зажмурился, но и сквозь веки ему видно было постепенно меркнущее зеленоватое сияние. «Жалкий дилетант вздумал играть с чародеями», – выругал он себя и открыл глаза.

Нет, Оберон ему не показался. Он увидел выплывший из глубины шара темный зал с множеством колонн причудливой формы. Середина зала была пуста… Или казалась таковой. А по стенам, в кромешной тьме кишело, визжало, прыгало и ползало множество всевозможных лешаков, русалок, нетопырей, вервольфов, безголовых лошадей, полусгнивших мертвецов, младенцев, умерших некрещеными… Болотные огоньки перелетали с места на место, и их тусклого мертвенного света едва хватало, чтобы на миг из темноты выступили чьи‑то воздетые кости, покрытые клочьями истлевшей плоти, или чей‑то разинутый рот.

Гилиан фыркнул и отодвинулся. Даже если бы он захотел, он не смог бы серьезно отнестись к этому параду нечисти.

– Показал бы ты мне лучше что‑нибудь, приятное взгляду, – велел он своему палантиру. – Не детишек пугаешь.

В глубине шара пошли странные серые волны, словно кто‑то разворачивал перед его взором рулон серебристого шелка. Герцог, скептически скрестив руки на груди, откинулся в кресле, но то, что выплыло из глубины шара, как будто рывком поводка бросило его к палантиру. Там возникло лицо.

Это была женская голова. Она медленно поворачивалась, давая ему возможность изумляться ее царственной красоте, и не сводила с него глаз, полных лукавого огня. Изгиб тонкой черной брови как будто повторял очертание века, тонкие ноздри небольшого прямого носа вздрагивали от возбуждения. В уложенных короной волосах цвета воронова крыла лунным лучом сверкала маленькая диадема. Она улыбалась, зная, что рот ее полон жемчуга, и что ямки на щеках восхитительны. Из прически выглядывало крошечное ушко с каплей серьги того же лунного цвета. Красуясь, она поворачивала голову на высокой сильной шее. Без сомнения, не палантир показал ее, но сама она позволила ему продемонстрировать себя во всем блеске.

– Маб! – выдохнул герцог.

Она засмеялась беззвучно, но неудержимо, чуть запрокинув голову, и он как будто услышал этот заманивающий, чувственный смех. Смех брызгал из ее глаз, как будто вся кожа ее лучилась смехом, дразнящим, обещающим и чуть‑чуть издевательским. А потом, зная, что услышать он не сможет, она с преувеличенной артикуляцией произнесла губами: «Красный Лис!» И снова захохотала.