|
Самоеды даже оленей тащить хотели, чтобы бочку вытаскивать. С трудом отговорил: давайте, говорю, сперва посмотрим. А как твердый лед-то кончился, самоедов видимый страх забрал. И действительно получилось довольно неприятно. Лед битый, торосистый. Льдина мелкая, неустойчивая. На ее становишься, она норовит в воду. Измокли, надо сказать, до костей, пока до бочки-то добрались. Один самоедин с головой окунулся, думали – не выудим из полыньи-то. Однако же до бочки дошли. Действительно большого размера, железная, того вида как бензинная, но пробок несколько и все как раз вверх глядят. Мои самоеды просто одурели, а пробок-то открыть и не могут – винтовые они. Я одну за другой пробки те отвинтил, и вполне ясно обнаружилось, что все наши усилия в совершенной непроизводительности оказались… То-есть нет, я, собственно, хотел выразиться, что самоеды те напрасно, мол, старались-то… Бочка с моторным маслом оказалась… Сильная разочарованность проявилась среди самоедов. Все, что я в бинокль рассмотрел вокруг бочки, оказалось вполне непригодным для нас: доски, какие-то обрезки бревен, дрова, ящики. Такое у меня создалось впечатление, вроде как с палубы какого-то судна все это было смыто…
Между прочим, пока мы с этой чепуховиной возжались, неприятность для нас большая проявилась. Путь отступления к берегу-то весь разъехался. Чистая вода между нами и берегом оказалась. Затруднительно в настоящее время обсказывать все то, что нам тогда привелось перенести. Однако же я сам всю компанию на кошки вывел, как знаю, что на кошках лед плотно сидит и нет никаких опасений за то, что он в море может уйти. Ну, а на кошках мы были уже как дома, плавник там всегда есть, костер возможен. А кроме того, тут как раз случилось так, что несколько оленьих задков у нас еще с осени во время погрузки раскидало. Так они на кошках-то осели. И притом же совершенно нетронутые, так как во льду вмерзлые были. Мы их за милую душу, вырубивши изо льда, поварили. Хотя на этих кошках нам и пришлось двое суток посидеть, но, впрочем, это было наплевать, потому что, раз харч есть, все остальное ни к чему. Кроме того, надо сказать, что на этих самых кошках у меня зимой постоянно капканы с привадой для песцов ставятся. Личные мои. Поэтому место хорошо известное и даже… Когда затих голос Жданова, я очнулся от какого-то полузабытья, в которое окунула меня усталость от непомерно длинного дня. Все остальные, оказывается, уже спали. Кто на койке, кто прямо на полу, на куче оленьих постелей. Я оказался самым терпеливым слушателем Жданова. Тут же мне пришлось в этом раскаяться. С нежностью человека, пребывающего в том градусе, когда простая внимательность собеседника кажется ему проявлением необычайных душевных качеств и братской любви, Жданов принялся жать мне руку. Его нежность шла так далеко, что было бы по меньшей мере свинством не проводить его до становища. Однако, если путь туда мы совершили довольно быстро, подгоняемые ветром, то обратно мне пришлось итти навстречу этому ветру. Порывы огромной силы давили на все тело, воздух наполнял нос и рот, давил в уши. Рукава пузырились, и руки делались непокорными. При каждом шаге из-под подошв на мшистой поверхности кочек выступала вода. Мох становился скользким, как лед. Ноги скользили, и минутами не хватало опоры, чтобы бороться с неистовым напором ветра. То расстояние, которое в направлении к Бугрину мы только что прошли в четверть часа, я преодолевал больше часа. Выбившись из сил, я с наслаждением бросился в койку.
Сквозь тройные рамы еще слышно посвистывание ветра. Нудно воет в трубе. Это остатки крепкого зюйд-веста, два дня не дававшего производить разгрузку. Люди, топорщась против ветра, бродят от дома к дому. Редко прокричит над берегом чайка. Она отчаянно машет крыльями в сторону моря, но ветер несет ее хвостом к тундре. Зато нет и в помине несносного тумана. Уляжется зюйд-вест, и будет совсем хорошо. |
