Собаки не желают признавать деликатных подходов биолога; в постромках путаница, грызня, каждый пес тянет в свою сторону. Нарта опрокидывается, бочка высыпается в снег. Начинай все сызнова.
Впрочем, не всегда собаки являются бичем обсерваторцев. В большинстве случаев это настоящие спасители: когда нужно возить воду, снег, дрова, когда нужно ездить на охоту, когда нужно с приборами выехать на середину пролива. Тут они избавляют от многих трудностей. Нужно только умело за них браться.
Первые два-три месяца зимовки в столовой процветают шахматы, домино и «обмен мыслями». Постепенно обмен мыслями превращается в споры. В результате споров те, кто понервней, начинают вскакивать из-за стола и уходить к себе, хлопнув дверью. Затем наступает период, когда зимовщики не могут видеть друг друга и зарываются в книги, каждый у себя в комнате. Нужны большая выдержка и находчивость руководителя, чтобы в такой период, когда людям тошно видеть опостылевшие физиономии сожителей, найти какой-нибудь повод для разговора, объединить зимовщиков около какого-нибудь события. Во время штормов отсиживаются дома несколько дней, пока метелица свирепствует наиболее сильно. Когда ветер немного спадет, делают попытку выйти наружу. Но в большинстве случаев дом оказывается занесенным снегом на полтора-два метра выше крыши. Выходная дверь не отворяется, сразу за дверью, вплотную к стене дома, прилегает снег. Чтобы выйти на его поверхность, нужно прорыть всю толщину заноса. Сделать в этой многометровой толщине траншею не под силу персоналу обсерватории, и люди ограничиваются тем, что проделывают узкий вертикальный колодец, чтобы только дать возможность радистам и наблюдателям вылезти наверх.
Как только колодец прорыт, вахтенные радисты, наблюдатели, магнитолог поодиночке ныряют в него и выбираются наверх. Они закутаны в продувные полушубки и брезентовые плащи, на шеи намотаны целые вороха шарфов. Но самое замечательное в костюмах этих отправляющихся в снежную вахту людей – их варежки. От казенных рукавиц давно не осталось и следа – через две недели после начала носки они годились только как тряпки для обтирки ружей. Зимовщики сами пошили себе варежки из подручных материалов: кто из старого одеяла, кто из ватной безрукавки, а кто и просто сделал маленькие ситцевые мешки и набил их гигроскопической ватой, позаимствованной у обсерваторского врача.
Вылезти наружу, на поверхность нанесенных бураном сугробов – это только начало работы. В ночной серости, наполненной крутящимися как под действием гигантского вентилятора снежинками, немыслимо ориентироваться, – просто хоть за компас берись. Единственным указателем направления, где находится магнитный павильон или силовая станция; служит провод электрического освещения, протянутый на низких столбиках. Нагнувшись, можно держаться за этот провод. Иногда и этот единственный путеводитель исчезает в сугробе снега. А до снежного бурана этот провод висел высоко над головой, и низкие тумбочки были обыкновенными столбами.
Держась за провод, продвигаясь навстречу острым, бьющим в лицо колкой снежной крупой струям ветра, пятясь, ползя на четвереньках, магнитолог тратит час, чтобы преодолеть двести метров, отделяющих магнитный павильон от жилого дома. А в павильоне даже нельзя немного отогреться; там царит температура в двадцать пять градусов ниже нуля. В этой температуре приходится работать два-три часа под ряд. Пальцы перестают чувствовать головки винтов на приборах, но снять варежку нельзя – немедленно при прикосновении голыми пальцами к металлу на приборах остаются примерзшие кусочки кожи. Руки и ноги перестают разгибаться. К концу наблюдений магнитолог вообще перестает соображать что бы то ни было, кроме того, что он замерзает и должен немедленно выбираться из насквозь промороженного павильона. Но не всегда удается наблюдателям добраться до своей цели. Почти каждый год бывает то, что произошло и в эту зимовку. Магнитолог Никольский, переждав наиболее сильные порывы ветра, настолько сильные, что у него не было даже надежды устоять на ногах по дороге к своему магнитному павильону, вылез через снеговой колодец на поверхность. |