– Пути Господни… – начал отец Реймонд.

– Да-да, неисповедимы, – вздохнул Фрэнк.

Священник достал носовой платок и вытер ладони.

– К такой работе нельзя привыкнуть, – с извиняющейся улыбкой сказал он.

– Вот уж точно, – согласился Фрэнк. – В каком-то смысле это не так уж плохо.

Отец Реймонд засунул платок в карман. К ним приближался охранник, который должен был проводить его к заключенному.

– Передавайте привет Дженис и девочкам. Буду за них молиться.

Одна из стен камеры почти до потолка – насколько могла дотянуться рука – была завешана рисунками, сделанными на плотной бумаге кремового цвета. Здесь было все: от фантасмагории до трагического гротеска. Остальные стены были расписаны толстыми фломастерами – черным, синим, зеленым – и производили впечатление полной белиберды безумного граффитиста. Какие-то странные символы, которые вряд ли бы мог расшифровать даже владелец галереи ночных кошмаров.

Отец Реймонд застал заключенного, мужчину лет тридцати с хвостиком, сидящим на полу. Он что-то рисовал угольным карандашом. Замер на мгновение, затем большим пальцем растер резкие беспорядочные линии в какой-то неясный расплывчатый силуэт.

Когда дверь в камеру открылась, заключенный поднял голову и узнал в вошедшем священника, затем спокойно сел на койку и посмотрел на него скучающим взглядом.

Звякнули ключи, за отцом Реймондом закрыли дверь. Он принялся внимательно рассматривать рисунки, вызывавшие тревогу и беспокойство, на лице его не было и тени отвращения, только сострадание. Ему и раньше приходилось в камерах смертников видеть нечто подобное. Он изучал развешанные на стене листы с полной серьезностью: угольные наброски людей с уродливыми головами; бесформенные глыбы, отдаленно напоминавшие человека, которые обнимали или убивали друг друга; черепа, инкрустированные цветами; огромный, как пещера, рот, застывший в крике; рука, размахивающая крестом; фигура, охваченная пламенем; ржущая в ужасе костлявая лошадь.

Один рисунок надолго приковал внимание священника – примитивное, почти карикатурное изображение палача в черном капюшоне.

Наконец он повернулся к заключенному.

Разумеется, у него было имя, у каждого человека есть имя. В момент смерти – так было во все времена – приговоренному важно, чтобы люди это понимали. Отец Реймонд старался всех своих подопечных называть по имени.

– Ты Каллум Линч, – голос священника звучал мягко и тихо, – а я отец Реймонд.

Руки Каллума Линча были испачканы углем, светло-русые с рыжинкой волосы коротко острижены, в глубине голубых глаз поблескивали искорки, и священник понял, что спокойствие Каллума Линча лишь внешнее, а внутри кипят страсти.

– Пришел спасать мою душу? – спросил заключенный немного хриплым от долгого молчания голосом.

– Что-то в этом роде.

Отец Реймонд раздумывал, стоит ли начать с того, что ему сказал Фрэнк. Решился.

– Насколько мне известно… у тебя сегодня день рождения.

Линч хохотнул:

– Да, вечеринка сейчас начнется.

Отец Реймонд растерялся. Он рассчитывал перед лицом смерти принести заключенному покой. Большинство смертников, к которым он приходил, пребывали в смятении, их терзали страх, злость, некоторые раскаивались и сожалели о содеянном.