Мои страдания вызывают счастливую улыбку на лице неизвестного. Вернее, кажется, я уже видел его, но не могу вспомнить где…

Незнакомец радостно подмигивает мне:

– Раз чувствуешь боль, значит, еще живой. Ты только не отключайся. Говори. Рассказывай что-нибудь.

– Что? – говорить трудно.

Мне хочется вернуться назад – в тишину. Провалиться еще глубже в забытьё, туда, где нет ни боли, ни этого назойливого незнакомца. Но он не собирается отпускать меня.

– Расскажи, как вы с ним, – кивок на Карла, – подбили робота.

– Мы подбили? Не помню…

– А что помнишь? Говори, не молчи! Не мог же ты абсолютно все забыть!

Он прав. Есть вещи, которые не забудешь никогда.

И я начинаю говорить. Или бредить? Мне вдруг кажется, что никакого незнакомца нет. Я один живой среди мертвых ребят. Хотя живой ли? С такими ранами на груди не живут. Да и ноги… С ними явно что-то не то…

Наверное, у меня агония. Говорят, перед смертью люди вспоминают свою жизнь. Вот и меня вдруг со страшной силой потянуло на воспоминания…

Из-за купола древней церкви выглянуло солнышко. А через мгновение рядом с привычным светилом возник еще один яркий шар. Он начал разрастаться, заполняя все вокруг своим неестественно белым сиянием, обволакивая улицы нестерпимым жаром.

Задымилась церковь. Ее купола просели и растеклись расплавленным металлом, словно мороженое, оставленное ребенком на солнце.

Вслед за вспышкой последовал удар. Взрывная волна, подобно своей океанской сестре, побежала по притихшему городу, сметая по пути панельные дома и кирпичные новостройки, как будто это были песчаные замки, построенные малышами на берегу…

…Этот сон снился мне каждую ночь, хотя, на самом деле, я не видел ядерных взрывов вживую. Во время ракетно-ядерного удара мы с матерью и сестренкой находились далеко от Москвы – в бомбоубежище города Ярославль. И все же, стоило голове коснуться подушки, как перед глазами снова и снова вставала оплывающая, как мороженое, церковь…

…Меня мобилизовали прямо из бомбоубежища. Потери первых месяцев Войны оказались невероятными. Фронту требовались все новые и новые жертвы. Мать ругалась с военкомом, кричала, что мне только что исполнилось шестнадцать. Говорила, что воюет ее муж, мой отец, и она не может отдать фронту еще и меня. К моей тайной радости, это не сработало – мобилизации подлежали все юноши, достигшие шестнадцатилетия. Военком, замученный и охрипший от споров с такими вот матерями, молча заполнил бумаги на меня и еще нескольких ребят, после чего забрал нас с собой.

Я очень хорошо запомнил, как дверь бомбоубежища с тихим всхлипом захлопнулась за нашими спинами, отрезая нас от рыдающих матерей и безмятежного детства.

Всех новобранцев собирали на призывном пункте, который оборудовали возле бывшего автовокзала. Везли нас туда на настоящем БТРе.

Впервые после начала Войны покинув бомбоубежище, мы озирались по сторонам с опаской и болезненным любопытством, ожидая увидеть разрушенные в щебень дома и перепаханные воронками улицы. Но город выглядел почти как прежде – разве что непривычно притихшим и безлюдным. В отличие от многих других населенных пунктов, Ярославль уцелел во время первых ракетно-ядерных ударов. Ни одна бомба не упала на наш город.

Мы ехали по улицам практически в одиночку. Только пару раз мимо нас пронеслись машины полиции, да пропыхтела колонна военных грузовиков.

На привокзальной площади царило оживление. Кроме заполненного новобранцами автобуса, прямо посреди проезжей части стояли два военно-транспортных вертолета и несколько фур, в которые грузили какие-то ящики.

Военком указал мне на здание вокзала и велел:

– Жди там. За тобой придут.