Потом как-то я встретился с тем самым следаком. Поговорили о том о сем – следак уже работал охранником, слиняв из добиваемой правозащечниками милиции, и время потрепаться у него было. Сукина сына взяли. Оказалось, что за ним был шлейф аналогичных преступлений – доказано было еще три подобных эпизода. А потом оказалось, что он, горемыка этакая, невменяем и его, несчастного, надо лечить, холить и лелеять, а не сажать, и уж тем более никак не стрелять. Рассказывая это, следак аккуратно переместился ближе к урне и несколько раз ожесточенно плюнул в нее, чтоб не пачкать пол.

– Ну может, его там залечат, – безнадежно протянул я.

– Ага… Как Джумагалиева. Помнишь такого людоеда?

– Помню.

– Так вот, полечили полгодика и выпустили. И хрен знает где он сейчас шляется. И таких примеров десятки, если не сотни. Я сейчас одного бы хотел…

– Чего?

– Чтоб все эти упыри девчонок ели не у простых людей, а у правозащитников. Это бы здорово либералам мозги прочистило. Я уже увольнялся, когда приехала куча референтов – у столпа нашего правозащитного движения кошелек подрезал кто-то. Сумма смешная, всего шесть тонн зеленых на карманные расходы. Но жалко ему ее до слез и рези в животе. И вопиет о мщении наглым ворам, вплоть до пожизненного! Даже работать не может, по причине чего правозащитная деятельность в опасности! А у меня на руках четыре свежие мокрухи и еще разной дряни такого же уровня куча. Сейф не закрыть.

– И? Нашел?

– Увы, увы… Такая жалость… Не оправдал надежд нашей правозащитной общественности. Да мне и плевать – я ж увольнялся. Хоть напоследок удовольствие получил. Он ведь ко мне прискакал собственной персоной – показания давать и торопить, очень уж ему денежек было жалко! Даже важнейшие задачи защиты маньяков и садистов отставил в сторону… Ребята спецом пришли послушать. Я был великолепен – после разговора со мной столп аж кипятком брызгал. Уверен, во всех интервью теперь рассказывает, какие идиоты милиционеры у нас работают… Ладно, поболтали, и хватит.

Следак ушел, наверно, пора было делать обход. А может, я ему душу растревожил…

Хорошо мы тогда поговорили. Потом, сколько там ни ходил, другие охранники дежурили, а мой знакомец вроде уволился и уехал… Хороший был мужик, толковый…

– Доктор! Я закончил.

Что-то я замечтался. Опер уже со статикой закончил, теперь, как это у них называется, динамическая стадия осмотра. То есть теперь ворочаем тела и смотрим, нарушая первоначальную обстановку.

Ну по первоначальному положению тел я бы сказал, что их поставили на колени и расстреляли очередями в спину. Лежат ничком, руки поджаты под грудь, ноги вытянуты. Мертвы несомненно и всяко уже больше суток. По трупным пятнам судя, тела не перемещались. Так что, похоже, все здесь и произошло.

Одежда у всех троих имеет следы огнестрельных попаданий – рваная на спине, запачкана кровью.

Дмитрий начинает ворочать окоченевшие тела. В ложе трупов на слежавшемся снегу полно кровищи. Две важные детали (одну замечаю сам): это связанные в запястьях каким-то шнурком руки у всех троих и кляпы во рту (на это указал Дмитрий).

Вообще-то ковыряться в ранах на месте запрещено. Но совместно с опером решаем, что все равно то, что мы делаем, – жалкое подобие с кучей нарушений, и я одноразовым скальпелем тут же на месте делаю крестовидный надрез на коротко стриженной голове: парней добили выстрелами в головы, а пуля, пробивая кость, оставляет обычно внятное входное отверстие, по которому можно понять, какой калибр был у пули.

Ну вот, после отсепарирования кожно-мышечного лоскута видна отчетливая круглая дырочка в желтоватой кости. Зову опера, но он машет рукой: продолжай, дескать.