«Да нет, он не злой, он хороший, добрый», — думала Дуня, с доверчивой улыбкой глядя на музыканта, и повторяла голосом уже не отдельные ноты, а целые музыкальные фразы и красивые мелодии, которые Антон Тарасович играл на клавесине.

— Как звать тебя? — спросил наконец он, закрыв крышкой белые и черные костяшки.

Дуня ответила.

— Дуния? — переспросил итальянец. — Как? Дуния?

— Нет, просто — Дуня, — ответила она. — Авдотья.

И тут Антон Тарасович сказал повелительным голосом, обращаясь к Дуне, как к своей будущей ученице:

— Каждый день будешь приходить сюда. И каждый день я буду учить тебя… Понятно?

Дуня кивнула: как не попять? Понятно.

— У тебя, миа амика, — речь Антона Тарасовича звучала теперь чуть ли не торжественно, — у тебя… как сказать по-русски? У тебя, моя милая, божественный слух! А голос есть совершеннейшее бель канто…

— Чего? — переспросила Дуня. Она вытаращила глаза и заморгала. — Чего у меня?

А в дверях стоял сам барин Федор Федорович. В руках лорнет, на лице улыбка, на камзоле переливаются дорогие пуговицы.

— Это ней я говорил вам, дорогой маэстро! Не правда ли, сия девка — отличное приобретение?

Глава третья

А дело-то вот как обернулось

С этого дня Дуню стали учить тому же, что и остальных девочек-актерок. И петь. И танцевать. А дьячок Герасим Памфилыч — грамоте и счету; мадам Дюпон — хорошим манерам, а также французскому языку.

Уже не жаловалась Дуня на свою злую долю. Хотя от Матрены Сидоровны по-прежнему на нее сыпались и оплеухи, и подзатыльники. Что поделаешь, коли выдался у бабы сварливый нрав!

Доставалось ей изрядно и от дьячка Герасима Памфилыча. Этот был маленький, плюгавенький, а на щелчки и тумаки — ох как горазд!

Дуня ему не потрафила тем, что, не в пример другим девчонкам, уже кое-как знала грамоту. На первом же уроке увидела книгу, которую принес Герасим Памфилыч, и решила свое умение показать. Открыла обложку и давай буквы складывать. Сначала прочла крупно написанное:

— «Арифметика Магницкого».

Потом дальше, уже словечки помельче. Те потруднее у нее пошли.

— «Что есть арифметика?»

И дальше, совсем мелкие буквочки. Эти прочла еле-еле, по складам:

— «Арифметика, или числительница, есть художество честное, независтное и всем удобопонятное, многополезное…»

Но Герасим Памфилыч оборвал:

— Ладно. Хватит.

А сам, воззрившись на Дуню, молча стал пальцами перебирать, будто они у него свербили. Потом спросил:

— Стало быть, грамотна?

— Ага, — ответила Дуня, а сама расплылась в улыбке. Думала — сейчас хвалить ее будет за умение буквы складывать. Однако же вышло наоборот.

— Иди-ка ко мне, отроковица, — приказал Герасим Памфилыч. — Сюда, сюда… Здесь становись. — Подманил пальцем поближе.

А как Дуня подошла, велел подставить лоб и давай учить:

— Чтобы не лез хвост прежде головы! Чтобы не лез хвост прежде головы!.. Чтобы не лез хвост… — и щелк Дуню по лбу. И опять — щелк Дуню по лбу.

Десяток щелчков отпустил, чтобы вперед не лезла. Еще десяток Дуня получила за похвальбу. А последний десяток, чтобы Забыла, что знала, а знала бы только то, чему будет ее обучать Герасим Памфилыч.

Руки у дьячка маленькие, сухонькие, а щелчки были отменные. До вечера у Дуни трещала голова.

А как спать легла, вся подушка от слез отсырела.