– Вы догадались? – с надеждой спросил подчиненный.

– Разумеется! Еще мой бывший начальник по сыску говорил мне, тогда юному дураку, самая простая версия – и есть самая правильная! А я огород городил! Да и вы меня совсем запутали!

– Виноват, исправлюсь, – согласился Лапочкин. – Так что? Что? Не томите!

– Вести запись любовных бесед могла обычная телефонистка! – довольный собою Тернов засмеялся. – И телефон у нее, и стол, а английским многие барышни телефонные владеют. Не напрасно мы с вами, Лев Милеевич, здесь голову ломали – докопались-таки до истины!

– И как я сам не додумался? – на лице Лапочкина были написаны огорчение, досада, полнейший конфуз.

– Вы бы додумались, уверен, только я случайно быстрее сообразил, – великодушно утешил помощника Тернов. – Впрочем, кто первый – не суть. Теперь, друг мой, подскажите, как поступать? Бежать на станцию?

– Идея хорошая. – Лапочкин улыбнулся. – Преступницу мы установим. Образчик ее почерка у нас есть! А там и до заказчика доберемся…

– А потом поймем, и кто стрелял.

– Может, и поймем, – загадочно пробурчал Лапочкин, устремляясь следом за начальником к вешалке. – Или никогда и не узнаем…

Извозчик остановился возле шестиэтажного дома с замысловатым козырьком над парадными дверьми. Встретил их швейцар в ливрейной шинели и фуражке. Парадная поразила юного провинциала: в вестибюле первого этажа был разожжен камин, и его уютное тепло распространялось по всей лестнице с беломраморными, покрытыми ковровой дорожкой ступеньками, под потолком – лампы с молочно-белыми плафонами, их отсветы падали на витраж огромного окна на площадке между этажами.

Господин Горбатов и его гость поднялись на второй этаж. В квартиру их впустила вышколенная горничная в черном платье, длинном накрахмаленном переднике и белоснежной наколке на тщательно приглаженных волосах. Принимая одежду, она сообщила, что у барыни гостья, мадемуазель Жеремковская. Господин Горбатов шепнул Самсону, что девушку пригласил он, чтобы доставить супруге развлечение.

Дамы предавались в гостиной музицированию. Маленькая, смуглая мадемуазель Жеремковская в скучном сером платье с высокой оборкой у ворота, лишенная на сей раз мистического ореола, сидела за роялем и играла польку. Ксения, кружась, как заводная кукла, прыгала вокруг стола, поддерживая руками пышную юбочку. А Наталья Аполлоновна, расположившись на диване, улыбалась и хлопала в ладоши в такт музыке. Свет люстры – розовой тарелки на бронзовых цепях – освещал эту живописную группку в центре гостиной, углы же огромной комнаты, заставленной диванчиками, кресельцами, столами и столиками, горками и живыми цветами в кадках тонули в полумраке.

– А вы уже, я смотрю, подружились, – громогласно приветствовал дам господин Горбатов.

Музыка смолкла. Пианистка вскочила со стула. Ксения перестала кружиться, смутилась и бросилась на диван рядом с тетушкой, закрыв лицо руками.

– Я привел вам гостя, прошу любить и жаловать, – сказал господин Горбатов. – Узнаете?

Погладив Ксению по темным кудрям, госпожа Горбатова поднялась и шагнула навстречу Самсону.

– Разумеется. Разве забудешь такого приятного юношу, даже если увидишь один раз? Правда, Аглая Петровна?

Мадемуазель Жеремковская сделала легкий книксен мужчинам. Она явно испытывала смущение.

– У меня такое впечатление, словно я домой попал, – оробевший Самсон склонился к душистой руке хозяйки и неуклюже шаркнул ногой.