— Это знамения. Тут что-то происходит. Что-то ужасное.

Я не сказал бы, что с ним не согласен, поэтому решил помалкивать и ждать, что еще он скажет. Если Захария заведет еретические речи, мне придется донести о нем Дрейку или кому-то из его приспешников. А может, он и был одним из таких приспешников, посланным сюда испытывать веру тех, кто ожидал смерти. Не спрашивайте, почему я так думал. Я был болен, я устал, я видел и слышал странные вещи.

Он продолжал говорить:

— Наши сны — не единственные знамения.

И вновь эта зловещая уверенность в приятном ровном голосе. Я не знаю, отчего слова Захарии звучали настолько убедительно, но эта непоколебимость будто заставляла поверить если не в сказанное, то в то, что говорящий считает их истинной правдой. Его высказывания свидетельствовали о некоей вере, ужасающей в своей простоте. Эта вера была сродни той, какой многие из нас верили в успех Крестового похода. Но в этом человеке она извратилась в полную свою противоположность.

— О чем ты? — спросил я, подстрекая его продолжать, поскольку мне и в самом деле стало интересно.

— Ты слышал истории, — сказал Захария. Он огляделся, проверяя, не подслушивают ли нас, как будто даже здесь, в окружении умирающих, возможно, умирая и сам, подозревал, что за нами могут следить. И вполне вероятно, был прав. — Крестовый поход разваливается. Мы зашли слишком далеко и слишком быстро. Мы попали туда, где людям не следует быть. Мы видим то, что людям видеть не положено. Мы слишком удалились от Святой Терры и света Императора.

И вновь эта убежденность, уверенность фанатика, не ведающего сомнений. Он мог бы быть комиссаром, обращающимся к полку перед важным боем, или мучеником, готовящимся встретить свой рок на разложенном еретиками костре. Он попросту не мог быть неправ.

— Я побывал в парочке мест, прежде чем достичь Локи, — мы останавливались по пути на всех перевалочных пунктах, и я общался со многими людьми. Я люблю говорить, люблю слушать и слышал некоторые истории, от которых у тебя волосы дыбом встанут.

— Например?

— Например, о призрачных кораблях, которые вышли из варпа и уничтожили наши суда снабжения, поработили их экипажи и увезли предназначавшиеся нам припасы в свои демонические миры, где обитают еретики.

— Подобные истории — не редкость, — произнес я. — Я постоянно слышу их с тех пор, как впервые поднялся на звездолет больше тридцати лет назад.

— Знаю, — невозмутимо ответил Захария. — Но ответь мне, впервые ли ты веришь в то, что эти истории — правда?

И вновь отсутствие сомнений в голосе, только непоколебимая уверенность. Я должен ему верить. Странно, но он был прав. Конечно, в прошлом, в моменты сомнений и страха, во время путешествий меж звезд я вспоминал те старые истории. Каждый из нас вспоминал. Но миры Ореола стали первым местом, где я действительно начал считать их правдой, когда не находился на борту корабля.

Мужчина кивнул, словно прочел на моем лице подтверждение своей догадки. Захария продолжил, словно боец, решивший развить преимущество в схватке:

— Все генералы помышляют о мятеже, если уже открыто не восстали, как Рихтер. Чем еще это может быть, если не скверной этого злого места, проникшей в наши разумы? Иначе почему они бы стали плести заговоры и интриги против величайшего героя, которого знало человечество со времен Императора?

Он поднял руку и принялся поочередно загибать пальцы:

— Армии, целые имперские армии впали в ересь. Их генералы сочли себя богами среди людей, сатрапами старых злых сил. Их сокрушают и сокрушают, однако они восстают вновь. — Еще один загнутый палец. — Ты видел это здесь, на Локи.

— Наши армии рассыпаются.