— И меня? — Штуфф чиркает спичкой и зажигает лампу.

В комнате беспорядок… Уже много дней здесь не убирали. Растрепанная женщина сидит в застывшей позе у окна. Дети спят полураздетые. Постельное белье грязное.

— Детей вот жаль, — говорит Штуфф и отбрасывает кучу тряпья, освобождая себе место в углу дивана.

— Если они станут такими же, как отец, — отзывается женщина.

Штуфф запасся терпением.

— Деньги у вас, собственно, есть? — спрашивает он через некоторое время.

— Не помню… Да, есть… Еще осталось. Сотня с лишним.

— А что будет, когда они кончатся?

— Откуда мне знать. Что-нибудь придумаем.

Снова пауза.

— Значит, он не написал?

Она: — И не напишет.

— Может, решил сперва устроиться, а потом вышлет деньги.

— Ничего он не вышлет. Приобретет себе что-нибудь.

Долгое молчание. Потом Штуфф энергично заявляет: — Ну вот что, фрау Тредуп. В Штольпе я снял трехкомнатную квартиру: газ, электричество, ванная и прочее. Две комнаты уже обставлены. За вашими вещами завтра заедет машина с грузчиками.

— Отсюда я не уеду.

Штуфф невозмутимо продолжает: — Детей я заберу прямо сейчас. Сегодня днем я их уже записал в школу. Если хотите, будете вести у меня хозяйство, если нет, оставайтесь здесь. Но вещи все равно увезут.

— Я останусь здесь.

— Ганс, Грета, вставайте! — командует Штуфф. — Едем в Штольпе. Уезжаем отсюда совсем.

Дети мгновенно просыпаются, они в восторге. Штуфф неумело помогает им одеваться и складывать вещи.

Фрау Тредуп сидит у окна.

Внезапно Штуфф грохает кулаком по столу: — Подлец проклятый! Да не стоит он того, чтобы вы по нем убивались!

Женщина не шевелится.

Штуфф тяжко вздыхает: — Ну, пошли, дети. Попрощайтесь с мамой. — И с неожиданным приливом энергии: — Ну-ка собирайтесь живей, фрау Тредуп, пальто, шляпу! Я и не думаю оставлять вас здесь. Мебель и прочее грузчики сами упакуют. Шагом марш!

Тем временем Манцов ждет в ресторане гостиницы «Аркона».

«Надул меня этот чертов Штуфф! Не пошел ли он к заведующему сберкассой? Тогда я погорел».

8

Утром Манцову становится известно, что он еще не лопнул. На грядущие выборы он смотрит с надеждой. Ему и речей держать не нужно, лучшей агитации в его пользу не придумаешь: мира с крестьянами добился он. Семнадцатого состоится великий День примирения.

Шестнадцатого утром Манцов передает прессе программу церемониала. Расписано все. Его фамилия, разумеется, упомянута неоднократно.

Шестнадцатого в полдень Манцов отправляется к муниципальному советнику Рёстелю, который принял от бургомистра Гарайса дела полицейского управления.

Манцов приветствует его самым дружеским образом.

— Вы уже знаете, зачем я пришел?

— Понятия не имею.

— Ведь завтра крестьянская демонстрация. Шествие по городу. Я собираюсь дать хотя бы официальную заявку.

— Впервые слышу. А что это?!

— Вы же читали наш призыв в газетах…

И Манцов рассказывает.

Чело муниципального советника Рёстеля мрачнеет. — Теперь? Перед самыми выборами? Помилуйте, господин Манцов! Это совершенно исключается!

— Почему исключается? Как вы себе это представляете? Крестьяне, со знаменем, по городу? Никак невозможно.

— Суд установил, что знамя допустимо и что полиция обязана охранять его.

— Ну и что?.. Кстати, прокуратура опять конфисковала знамя.

— Не важно.