Внешний вид деревенских домов, начиная с конца 1920-х годов, все более ухудшался. Людям было не до нового строительства. Доживали свой век в старых домах, которые все более ветшали. Деревни превращались в руины. Почему ж запустела русская деревня? Татьяна Романовна Селезнева (1925) рассуждает: «В общем, деревню разорили, хороших людей угнали, в их дома заселилась голытьба, которые на себя не работали и в колхозе работали из-под палки. Деревня уже не выглядела деревней целой, а как щербатая старуха — на стороне в ряд домов уже не было. Вновь дома не строились, а постепенно и остальные дома рушились. К 1941 г. в деревне осталось 4 дома. К 1957 г. остался наш один дом, в котором мы жили в одиночестве еще 10 лет. В 1967 году после смерти моей мамы деревня Архипенки тоже умерла, как и ближайшие деревни».

А Наталья Кузьмовна Вычугжанина (1913) считает: «Все это оттого, что выжили настоящих крестьян из деревни. Особенно в 50-60-е годы много домов опустело в нашей деревне. А все потому, что людям за их труд не платили ничего. Оплата велась по системе трудодней, за которые колхозники практически ничего не получали. А как люди ушли, так опустели деревни — так все и пошло кувырком».

Город в нашей колхозной державе был на привилегированном положении. Его не морили зря голодом, считали горожан (при наличии паспортов) полноправными гражданами страны, а не второсортными, как колхозников. Но и в городе жилось тяжко в 30-е годы. Трудности были те же: как прокормиться и во что одеться. Вера Яковлевна Суслова (1924) отлично помнит: «В 1933–1934 гг. хлеб был по карточкам. Ассортимент был скудный: черный и поклеванный (ржаная сеянка), в последующие 2–3 года появился пшеничный хлеб, который стоил 1 рубль 70 копеек за 1 кг. Возможность покупать пшеничный хлеб семья имела только в выходной день — к чаю. Молоко и яички люди покупали только на рынке, молоко полчетверти (1,5 литра) стоило 1 рубль 50 копеек, его покупали не каждый день. В предвоенные годы (1938–1939 гг.) в магазинах было изобилие продуктов: колбас, сосисок и даже икры. Но покупательная способность была низкой, поэтому чаще всего покупали сельдь-иваси по 70 копеек за 1 килограмм. Промтоваров не было совсем: тканей и обуви не было, их можно было купить в Москве и в Ленинграде. А белые тапки считались роскошными туфлями. В 30-е годы мы семьей из четырех человек жили на 17,5 руб. в месяц. На неделю покупалось 1 кг мяса и 10 яиц на всю семью. Но в доме была коза. В праздники и в выходные дни собирались родственники. Застолье было всегда без вина, но обязательно с песнями, а дядя играл на балалайке».

Унизительные, недостойные человека условия существования и в городе вспоминают многие: «Случился, помню, со мной такой случай. В 1939 г. (как раз Финская война началась) с хлебом плохо было. Очереди огромные за ним стояли. Буханку покупали на два дня. Простояла я как-то за хлебом всю ночь. Только утром домой пришла. Спать хочется — глаза слипаются. Легла я спать и проспала. На работу опоздала на 24 минуты. Меня уволили за прогул».

Все чувствовали себя на крючке, с любым человеком можно было сделать все, что угодно: лишить работы, дома, жилья, сослать, арестовать, посадить. Это можно было сделать во время массовой кампании, а можно было и в частном порядке. А.Д. Пьянкова (1902), активист тех лет, рассказывает о своей работе в начале 1930-х годов в Перми: «В те годы проходила паспортизация. Паспорта выдавала комиссия, она решала, кому выдать паспорт, кому отказать. Отказывали в первую очередь тем, кто был лишен права голоса по имущественному положению. Людей, не имеющих паспорта, выселяли из города. Таких лишенцев, как их называли, целый эшелон был отправлен в Вятку, которая тогда входила в Горьковский край.