Г-н Пожарский с сим мнением не согласуется: ему кажется неприличным для русских князей "доказывать первенство свое, кровию приобретенное", полетом соколов. Он полагает, что не князья, а стихотворцы пускали соколов, а причина такого древнего обряда, думает он, была скромность стихотворцев, не хотевших выставлять себя перед товарищами. А.С. Шишков, в свою очередь, видит в мнении Я. Пожарского крайнюю неосновательность и несчастное самолюбие (т. 11, стр. 388). К крайнему нашему сожалению, г. Пожарский не возразил.

"Почнемъ же, братiе, повcсть сiю от стараго Владимера до нын cшняго Игоря (здесь определяется эпоха, в которую написано Слово о полку Игореве); иже истягнулъ умъ крcпостiю". (Истянул - вытянул, натянул, изведал, испробовал. Пожарский - опоясал, первые толкователи напрягши ум крепостию своею.) Истянул, как лук, изострил, как меч, метафоры, заимствованные из одного источника.

"Наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя полки на землю Половецкую за землю Русскую. Тогда Игорь возрc на свcтлое солнце и видc отъ него тьмою вся своя воя прикрыты, и рече Игорь къ дружинc своей: братiе и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти" - лучше быть убиту, нежели полонену.

"А всядемъ, братiе, на свои борзыя комони, да позримъ синяго Дону".

Суеверие, полагавшее затмение солнечное бедственным знаменованием, было некогда общим.

"Спала Князю умъ похоти, и жалость ему знаменiе заступи, искусити Дону великаго". - Слова запутаны. Первые издатели перевели: "Пришло князю на мысль пренебречь (худое) предвещание и изведать (счастия на) Дону великом". Печаль ему заступить имеет несколько значений: омрачить, помешать, удержать. Пришлось князю, мысль похоти и горесть знамение ему удержало. Спали князю в ум желание и печаль. Ему знамение мешало (запрещало) искусити Дону великого. "Хощу бо, рече (так хочу же, сказал), копие преломити конецъ поля Половецкаго, а любо испити шеломомъ Дону".

"О бояне, соловию стараго времени! абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облаками, сплетая хвалы на все стороны сего времени (если не ошибаюсь, ирония пробивается сквозь пышную хвалу), рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы". ("Четыре раза упоминается в сей песни о Трояне, то есть тропа Трояня, вечи Трояни, земля Трояня и седъмый век Троянов: но кто сей Троян, догадаться ни по чему не возможно", говорят первые издатели), 5 стр., изд. Шишкова. Прочие толкователи не последовали скромному примеру: они не хотели оставить без решения то, чего не понимали.

Чрез всю Бессарабию проходит ряд курганов, памятник римских укреплений, известный под названием Троянова вала. Вот куда обратились толкователи и утвердили, что неизвестный Троян, о коем четыре раза упоминает "Слово о полку Игореве", есть не кто иной, как римский император. Но и тропа Троянова может ли быть принята за Троянов вал, когда несколько ниже определяется (стр. 14, изд. Шишкова): "Вступила Д cвою на землю Трояню, на синем морc у Дону". Где же тут Бессарабия? "Следы Трояна в Дакии, видимые по сие время, должны были быть известны потомкам дунайских славян" (Вельтман). Почему же?

"Пcти было пcсь Игореви, того Олга внуку. Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая; галици стады бcжать къ Дону великому; чили въспcти было вcщей Бояне, Велесовь(и) внуче!"

Поэт повторяет опять выражения Бояновы и, обращаясь к Бояну, вопрошает: "Или не так ли петь было, вещий Бояне, Велесов внуче?"

"Комони ржуть за Сулою; звенить слава въ Кыевc; трубы трубять въ Новcградc; стоять стязи въ Путивлc; Игорь ждетъ мила брата Всеволода".