Вопросы, которые волновали Радищева, продолжали оставаться, говоря словами Белинского, "самыми живыми, современными национальными вопросами" и в последние годы жизни Пушкина. Несмотря на то что процесс разложения крепостного хозяйства определялся все более явственно, правовые нормы, регулировавшие жизнь помещичьего государства, в течение еще полустолетия оставались неизменными. Не претерпели существенных изменений и формы борьбы "дикого барства" или "великих отчинников", как называл Радищев крупных земельных собственников, со всякими попытками не только ликвидации крепостного строя, но и с какими бы то ни было мероприятиями, которые бы эту ликвидацию подготовляли. Естественно поэтому, что Пушкин в середине 30-х гг. с таким же основанием, как Радищев в 1790 г., а декабристы в 20-х гг., не возлагает никаких надежд на возможность освободительного почина, идущего от самих помещиков, и так же, как его учителя и предшественники, трезво учитывает политические перспективы ликвидации крепостных отношений или сверху, "по манию царя", или снизу - "от самой тяжести порабощения", то есть в результате крестьянской революции.

Разумеется, было бы большою ошибкою ставить знак равенства между политическими концепциями Пушкина и Радищева даже в пору их известного сближения. Нельзя забывать, что в то время как автор "Путешествия из Петербурга в Москву" не питал никаких иллюзии относительно того, что интересы самодержавно-помещичьего государства несовместимы с чаяниями трудового народа, Пушкин пытался после разгрома движения декабристов как-то отделить самодержавие как юридический институт от его классовой базы и от его же военно-бюрократического аппарата. В этом отношении великий поэт был не прав, но зато он гораздо более четко, чем Радищев, отделял в своих политических концепциях ненавистную им обоим верхушку правящего класса, придворную и поместную аристократию, от дворянской интеллигенции, или, по его терминологии, "просвещенного дворянства". Русской дворянской интеллигенции, по прогнозам Пушкина, и суждено было выполнить ту роль, которую во Франции в 1789-1793 гг. успешно сыграло "третье сословие". "Что же значит, - отмечал Пушкин в своем дневнике от 22 декабря 1834 г., - наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатство? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется, много" (-->см. т. 7-->).

Вот почему имена Радищева и Пугачева оказываются в центре внимания Пушкина и как романиста, и как историка, и как публициста. От Пугачева к Радищеву и от Радищева опять к Пугачеву - таков круг интересов Пушкина в течение всего последнего трехлетия его творческого пути.

При переписке в 1835 г. черновика статьи, написанной в 1833-1834 гг., Пушкин в ряде мест сократил и смягчил свои высказывания, приспособляя их к цензурным условиям и широко пользуясь формами так называемого эзоповского языка. Повествование и в первой и во второй редакции велось, правда, с самого начала не от имени автора, то есть самого Пушкина, а от лица московского либерального барина, человека совсем иных интеллектуальных данных и общественно-политических взглядов, чем Пушкин. Это облегчило последнему неблагодарную задачу полемики с Радищевым, снимая с него ответственность и за некоторую нарочитую противоречивость этой полемики, и за ту подчеркнуто-благонамеренную платформу, с которой новый "путешественник" в этой дискуссии не сходил.

Шоссе. - Первоначальный вариант заголовка, этой главы: "Дорожный товарищ".

..."Клариса" очень утомительна". - О романе Ричардсона "Кларисса Гарлоу" (1748) см. суждения Пушкина в "Романе в письмах" (т. 5, стр. 477-478).