С утра я устроила всем оставшимся, включая Бегемота, форменный термидор. Или брюмер? Я не слишком сильна в этой франко-революционной терминологии, просто термидор звучит лучше, почти как «террор». Бегемот, прижав уши, спрятался под кухню, а Люська с Пашкой, для вида посопротивлявшись, принялись в два ведра мыть дом и выколачивать о березу длиннющие пыльные половики, купленные еще моей прабабушкой. Старшее поколение помалкивало: видимо, боялись, что я могу и передумать.

Когда с уборкой было покончено, со стороны города кавалерийской атакой приступили чернющие грозовые тучи. Племянники дружно взвыли: получилось, что они мыли полы задаром. Я лицемерно посочувствовала им, а про себя прочитала благодарственную молитву.

Однако спасение обошлось мне дорогой ценой: гроза разыгралась нешуточная. И даже когда она ушла, дождь продолжал лить стеной до самого вечера. Хочешь не хочешь, а надо было ехать в город. Дети поглядывали на меня злорадно, словно непогода организовалась по моей вине. Я тысячу раз пожалела, что не послушалась Кросса и не взяла его с собой. Мои шлепанцы в моментально разлившихся лужах просто завязли бы. Пришлось, сцепив зубы, идти на станцию в резиновых ботах. Шлепая по грязи, я вполне по-подростковому ненавидела себя: в оранжевом шелковом платье и ярко-фиолетовых ботах! Мне казалось, что все встречные смотрят только на мои боты и хихикают про себя. Подзадержавшийся школьный комплекс. Я прекрасно понимаю, что даже если другой человек и заметит мой прыщ на носу, пятно на платье или стрелку на колготках, то через секунду забудет об этом, потому что обеспокоен исключительно своим прыщом, пятном или дыркой. Но, увы, понимаю только умом, а этого далеко не достаточно.

Короче, домой я ввалилась мокрая (зонт не спас) и злющая.

- Ну что, не послушалась меня? – ехидно заметил с подоконника Кросс, когда я принесла на кухню бидон с ягодами и корзину огурцов. – Промочила ножки?

- Очень невежливо говорить с женщиной, повернувшись к ней спиной, - огрызнулась я.

- Так переверни меня.

Развернув Кросса носками к себе, я строго поинтересовалась:

- Ну?

-  Ты поспешишь дождю навстречу,

    Холодных капель поцелуи

    Тебе подарит грустный вечер,

    Гуашью черной ночь рисуя, -

меланхолично продекламировал он.

- Мило, ничего не скажешь. Сам сочинил или вспомнил?

- Не знаю. Всплыло вдруг.

- Хорошо хоть, не врешь. У меня был один такой знакомый, который…

- Читал стихи Пушкина и выдавал за свои?

- Не настолько нахально. Всего-навсего Брюсова и Вознесенского. Он не знал, что я филфак закончила.

- Ну, Брюсова еще куда ни шло. «Одиночество, встань, словно месяц, над часом моим!..» Но выдавать себя за Вознесенского? Вернее, Вознесенского за себя. Я бы не стал. Лучше бы сам что-нибудь сочинил.

- Кросс, да ты интеллектуал, оказывается! Брюсова знаешь. Очень мило. А как насчет машины, ничего не вспомнил?

- Какие вы, бабы, все-таки… - проворчал Кросс. – Ей стихи читаешь, а она только про тачку и думает. Ну была у меня машина, была. Иномарка.

- Ну разумеется, - хмыкнула я, ставя чайник. – Разве такие крутые Кроссы рассекают на «Жигулях»?! А подробнее можно?

- Нельзя подробнее. Помню, что темная. Черная. Или темно-синяя.

- А может, темно-зеленая?

- Может, и темно-зеленая.

- Все?

- Все, - горестно вздохнул Кросс. – Хотя нет, не все. Под спиной что-то было. Вроде массажного коврика. А сзади, под самым стеклом – игрушечный крокодильчик. Да, еще у меня были перчатки, специально для машины. Кожаные, без пальцев.

Совершенно ненужные детали – перчатки, крокодильчик. Но, к сожалению, именно такую ерундовую мелочь память хранит со страшной силой.