— Что вы творите, мерзавцы! — патетично и страшно, весь бело-красный от злого ужаса орал Северцев. Трещала материя. Кого-то несли. — Все продали, негодяи! Продались еврейскому капиталу!.. Моя Родина — Царская Россия! Пушкин и Достоевский! Тютчев! Лермонтов Михаил!

— Вы же взрослый человек, — жаловался майор.

В толпе метался оператор. Заметив его, Северцев руководил:

— Все снимай до последней капли! Жестоко поплатитесь…

— Расходитесь… — повторял майор.

— А где ваша бумага?

— У нас приказ…

— А где приказ? Звонок одного сиониста другому — вот весь приказ! Ты кому служишь, майор? Кому служишь? Ты русский? Ты какой национальности? Ты зачем это делаешь, мальчик? Я же артист!

Схватили и потащили еще чье-то тело.

— Вы нарушили указ президента! В своей Валдайской речи…

Гортов увидел, как любопытный подросток стоит и пьет газировку. Причесывался вдалеке лохматый пес. Люди останавливались и улыбались, показывая пальцем на Северцева. Иностранцы фотографировали.

— А вы, равнодушные! Что смеетесь? — Северцев воззвал к ним. — А когда они придут вас убивать? Когда в газовые камеры будут совать? Это же нарушение Конституции! Вас обманывают! Вас обворовывают! Вы видите! Наша власть продалась мировому сионизму! Страну в дурдом превратили! Что вам еще надо? Все будете за колючей проволокой! Обещаю!

Гортова и Северцева потащили одновременно, и Гортов подумал, что его влекут как текстильную куклу, а Северцева с трудом — как скользкий, выкатившийся из темных вод валун.

Гортова вносили в автозак вниз головой. Асфальт несся перед глазами. Гортов успел разглядеть и запомнить все надписи на окурках и заметил чьи-то развязавшиеся шнурки.

Автозак хрипел и трясся, людей совали в него без остановки. У Гортова забрали что-то, зажигалку, кажется; ключи повертели в руках, отдали. Северцев, обхватив прутья клетки, орал. Напротив Гортова со смятым кровавым лицом сидел парень. Он время от времени отстранял руку от лица, смотря, что там накапало, и клал обратно.

— Это русская земля! И срать на ней мы никому не позволим! — надрывался Северцев в автозаке, пунцовый.

А в отделении он притих. Сидел позади всех, в последнем ряду, смотря на доску почета.

Гортов единственный из всех сразу безропотно отдал паспорт, поэтому его оформили первым. В протоколе он прочитал про себя, что выкрикивал лозунги и сопротивлялся, и что должен будет теперь прийти в суд. Уходя, Гортов взглянул на Северцева. Тот не поднял глаз.

Через два дня сообщили, что Северцев уехал в гастрольный тур по Восточное Европе, и дозвониться до него стало теперь невозможно.

* * *

Переплетясь руками, Гортов с Софьей гуляли по кладбищу. Опять падал снег. Теперь снег падал почти все время, но не задерживался на поверхности, проглатываемый жадной землею. Земля под ногами лежала зыбко, склизкая, пористая. Казалось, наступи — и провалишься с головой навсегда, вместе со снегом.

Вдоль стояли памятники со скошенными носами. На плечах у них, как погоны, лежала мокрая грязь.

Они присели возле женщины-ангела с обломанными мшистыми крыльями. Ангел закрыла лицо руками, скорбя над надгробной доской. Потускневшие литеры сообщили: «граф Ипполит Комаровский».

— Граф Комаровский, — шепотом повторила Софья.

Снежное облачко, пролетая, зацепилось за ее локоток. Гортов тем временем думал, что в самой Софье есть что-то от архитектурной постройки — когда сидит или лежит — совершенно бездвижна, в уголке лба — стершиеся тени, как осыпавшаяся побелка на старом храме.

— А у животных тоже бывают богатые кладбища.