– Можете придвинуться ближе, если обещаете держать себя в руках, но если вы здесь, чтобы собачиться или кричать – выметайтесь.

Он уставился на меня, а затем его взгляд переместился на мою руку, сжимающую руку Джейсона.

– Так ты и вправду его девушка, так?

– Да, так.

– И тот факт, что я – его отец – не заслуживает твоего снисхождения, верно?

– Не сегодня.

– Ты действительно выставишь меня из палаты. Его умирающего отца, из палаты единственного сына?

– В мгновение ока, если будете плохо себя вести.

– А кто решает, что значит «плохо»?

– Я.

– Ты?

– Да, – я сжала руку Джейсона чуть крепче.

Он обернулся к медсестре:

– Поставь кресло поближе и убирайся.

Она вновь взглянула на меня. Я кивнула. Она подкатила кресло поближе, но так, будто не была уверена, что это хорошая идея. Я тоже не была в этом уверена, но и в том, что это плохая идея, я тоже уверена не была. Я не отодвинулась, моё кресло было придвинуто так, чтобы я могла дотянуться до руки Джейсона. Кресло‑каталка было достаточно близко, чтобы наши ноги почти соприкасались. Это было почти слишком близко, чтобы было комфортно, личное пространство нарушалось почти слишком сильно, но я осталась сидеть, где была, и он не сказал сестре переставить его кресло куда‑нибудь ещё.

Он положил свою руку на покрывало поверх ноги Джейсона, проворчав медсестре:

– Убирайся, я тебя кликну, когда понадобишься.

Медсестра посмотрела так, будто не была уверена, что ей следует уходить, но подчинилась. Он подождал, пока дверь позади нас закроется, прежде чем сказать:

– Я сожалею, что не поверил, что ты его девушка.

– Мне тоже жаль.

Мы сидели каждый в своём кресле, я – держа руку Джейсона, Френк – положив свою большую ладонь на ногу сына. В комнате было очень тихо, слышно было, лишь как время от времени пищали мониторы, да слабые звуки разных капельниц – его и Джейсона. Это был та тишина, что, затягиваясь, пускает мурашки по коже, поскольку ты чувствуешь, что должен что‑то сказать, но ничего не приходит на ум. Он не мой отец. Это не мои проблемы, но, каким‑то образом, я оказалась единственной, кто сидел в нескольких дюймах от умирающего мужчины, пока тот смотрел на пострадавшего сына.

– Ты не такая, как большинство женщин.

Я аж слегка вздрогнула, просто от того, что он нарушил тишину.

– Что вы имеете в виду? – удивилась я. Итак, это был хороший, располагающий к беседе вопрос.

– Большинству женщин необходимо поговорить. Они ненавидят молчание.

– Временами, да, но я не против тишины, особенно, когда не знаю, что сказать.

– Ты не знаешь, что мне сказать? – спросил он, наградив меня всей силой взгляда своих глубоко посаженных глаз.

– Не совсем.

Он улыбнулся, одновременно сжав ногу Джейсона.

– Но ты это признаёшь, не то, что большинство людей.

Я пожала плечами:

– Я же не большинство.

– Я слыхал, ты убила троих, чтобы спасти Джейсона, – в этот раз он говорил, глядя на него, а не на меня.

– Да, двух вампиров и одного человека.

Он взглянул на меня и спросил:

– А это имеет для тебя значение, что двое из них были вампирами?

– Вампиров сложнее убить, это делает историю ещё внушительнее.

– Странная ты женщина, – он почти улыбнулся.

– А какие ещё женщины способны держаться на равных с вашим сыном?

Он посмотрел на Джейсона, и этот взгляд наполнил его жёсткое лицо такой нежностью, которой я от него не ожидала.