Он прошел к себе в кабинет и уже собирался закрыть за собой дверь, когда взгляд его упал на висевшую на стене схему. Он снял ее с гвоздя и отнес в приемную.

– Можете порвать ее на полоски и подшить, – сказал он. – С этим покончено.

Зазвонил телефон. Это была операционная линия связи с НРЦ. Фалькон прошел к себе в кабинет и, прикрыв дверь, ответил.

– Я получил полный отчет от моих агентов в Фесе, – сказал Пабло. – Альфонсо тоже известил меня о том, что было потом. Мальчика ты получил.

– Учитывая, через что он прошел, он в неплохом состоянии. Совершенно ничего не помнит… пока, – сказал Фалькон. – Как это восприняли марокканцы?

– Им еще и саудиты позвонили, так что… настроены они философски. Нефть – штука важная, ее со счетов не сбросить, – ответил Пабло. – Но не все потеряно. Немцы раскрыли сеть, связанную с экспортными делами Бараката. А марокканцы, в свой черед, разрабатывают две важные зацепки, ведущие в МИБГ через другие связи Бараката. Существует еще и алжирский след, и МИ‑5 работает над группировкой, о которой сообщили французы. По‑видимому, это имеет отношение к ковровому бизнесу Бараката в Лондоне. Так что, хоть самого его взять и не удалось…

– Ну а ты? – спросил Фалькон. – Тебе‑то от этого что‑нибудь перепало?

– Якоб оставил у саудитов сведения касательно планов МИБГ в отношении Коста‑дель‑Соль, а также деятельности ячеек этой организации в Мадриде и Барселоне. Так что мы в восторге.

– Я рад.

– Я хотел узнать у тебя насчет Абдуллы, – сказал Пабло.

– У него двенадцать швов в районе плеча.

– Как он отнесется к тому, чтобы нам помочь?

– Вам помочь? Чем он может вам помочь, если он засветился?

– Может, да, а может, нет, – ответил Пабло. – Я просто хотел выяснить, как он настроен. Захочет ли включиться в игру.

– То письмо потребует от него больших размышлений, – сказал Фалькон.

– Ну а ты, Хавьер?

– Я? – воскликнул Фалькон. – Любитель?

– Подумай над моим предложением, – сказал Пабло и повесил трубку.

Фалькон подошел к окну с видом на парковку. Городские ласточки шныряли туда‑сюда, то взвиваясь вверх, то ныряя вниз, чертя петли в воздухе. Он чувствовал пустоту и сразу нахлынувшее вместе с ней одиночество. Так всегда действовало на него окончание работы, оставляя после себя чувство разочарования. Тайна раскрыта, загадки кончились. А остается лишь ощущение потери и неприкаянности.

Разглядывая длинные ряды машин, отделенные друг от друга линиями разметки, он поймал себя на том, что ищет во всем происшедшем хоть какой‑то смысл. Но вместо этого перед глазами поминутно возникал Якоб – таким, каким он его представлял, возвращаясь на машине из Феса, – на маленьком суденышке в океане, в кромешной тьме, ведомого лишь желанием принести себя в жертву и тем самым вырвать своего сына из рук фанатиков – благородное, достойное человека желание.

Он сел и просидел в сгущающихся сумерках, пока к нему не постучала и не сунулась в дверь Феррера, сказавшая, что машина Эльвиры подана и ждет. Спустившись вниз, он сел на заднее сиденье машины рядом с комиссаром, вручившим ему заявление для прессы и его речь. Прочтя все это, он стал глядеть в окно, где мелькали городские огни и туманные безликие фигуры людей, шедших по своим делам.

Пресс‑конференция была многолюдной. Зал ломился от корреспондентов. Такое столпотворение в зале было лишь однажды, когда комиссар Лобо объявил прессе, что Кальдерон был застигнут за попыткой сбросить в Гвадалквивир труп своей жены и теперь отстранен от участия в расследовании севильского взрыва.