|
У нас не было надежды. И оставалось нам только двигаться вперед и молить Бога, чтобы нас не настигла следующая за нами тень смерти. По крайней мере не сейчас. СЕКС. ВЫПИВКА. ОРУЖИЕ. НАРКОТИКИ. БЫСТРЫЕ МОТОЦИКЛЫ - МАШИНЫ ЕЩЕ БЫСТРЕЕ. И ГРОМКАЯ, ГРОМКАЯ, ГРОМКАЯ МУЗЫКА. Господи, как весела жизнь! ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ: Длинное, жаркое-жаркое лето. Эскдейл - долина за много миль откуда угодно, с лесами, полями и лугами, и течет по ней холодная, холодная речка. И на середине склона холма стоит гостиница. Ей сто лет, и при ней такой большой сад, что можно там пасти стадо буйволов, - и вся она окружена десятифутовой кирпичиной стеной. ПРИСЛУШАЙТЕСЬ: Все оживляет радостный крик трехсот ребятишек. Они в разгаре самого большого веселья, которое видела планета Земля. Они бегают по садам, валяются на лужайках и прыгают по двору. Подростки, одетые только в собственный смех, плещутся в открытом бассейне, и брызги от их обнаженных тел вспыхивают в солнечных лучах алмазной пылью. По плиткам дорожек расходятся волны от трахающихся парочек. И громкая, ГРОМКАЯ музыка доносится из динамиков размером с гроб для баскетболиста. И в паузах певца ребята прекращают все, что они делают - буквально все, - и орут в ритм инструментам: НИ ШКОЛЫ! НИ ПРАВИЛ! НИ ХРЕНА! УРРА! И воют, как вервольфы во время гона. ПРИНЮХАЙТЕСЬ! Сигара Курта размером с ножку стула. От сотен сигарет синеет воздух. На лужайке жарится на открытом огне свиная туша. ОЩУТИТЕ! Я на "харлее-дэвидсоне" газую по дорожке к воротам, ветер треплет волосы, гравий шуршит под колесами, щекоча все тело от головы до чего угодно. Сара, крепко держась за меня, на заднем сиденье, уткнувшись лицом мне в шею, смеется, пока больше уже смеяться не может. Светлые ее волосы вьются вымпелом. "Порше" с открытым верхом, с которым мы гоняемся в яблоневом саду, влетает юзом в дерево, сбивая дождь яблок. Джонатан, отхлебывая пиво из банки, отъезжает по яблочной реке. - Голодна? - кричу я назад, перекрывая грохот мотора. - Как волк! - Пошли горячей свининки поедим. И я гоню между деревьями, мимо статуй Эрота и Артемиды, туда, на лужайку, к самому большому в мире барбекю. Мы разрываем мясо и впиваемся в сочную мякоть. - Штанине придется прекратить трахаться, - говорю я, видя, как этот семнадцатилетний парень выходит, шатаясь, из кустов, подтягивая золотистые брюки, за которые и получил свое прозвище. - Он уже еле ноги передвигает. Он, ухмыляясь, поднимает восемь пальцев. - Сегодня восемь? - спрашиваю я, махая ему куском дымящейся свинины. - Ага, теперь отдохнуть. Оставив "харлей-дэвидсон" следующему, кто хочет покататься, мы пошли обратно к бассейну, где вокруг на столах стоят банки, бутылки, сигареты, сигары, таблетки - от пуза. - О-о, детка! Детка! У Курта такой вид, будто он сейчас скажет что-то очень важное для выживания вида хомо сапиенс, но глаза у него стекленеют, и он откидывается на топчане, уронив сигару на живот. Когда она прожигает ему футболку, он с визгом катится в бассейн. - А, Ник! Мой старый приятель Ник Атен! - Это Боксер, великан с прилипшей на лице широкой дружелюбной улыбкой и волосами, как у одуванчика, уронил мне на плечо тяжелую лапу. - Как жизнь? - Отлично, Боксер. - Слушай, Ник, что ты сделал с этим своим другом, Слэттером? - Слэттер? Мой друг? Да ты шутишь. Дай-ка мне баночку... нет, не "бад", лучше "особое"... Нет, слава Иисусу и его труппе скоморохов, я его уже две недели не видел. Боксер хихикнул - он уже был хорош. - Он чертовски странный тип... С ним говорить - как вон с той статуей. Зато татуировки классные. Я бы сделал такие, да они к моему цвету кожи не идут. Слушай, Ник, друг, вот как-нибудь протрезвимся... Ты тогда сходишь со мной и Джонатаном и этим... как его зовут... еще патронов добыть для "Калашникова"? Слушай, я и не думал, что смогу такое слово выговорить, я хорошо принял. |
