— Вот-вот, — поймала его на слове Рита. — А ты хочешь найти его и убить.

— Хочу, — остановился Герман и вдруг обнаружил нечто такое, что его поразило. — Только не знаю, смогу ли убить. Я представлял себя на его месте… ну, с пистолетом в руке… Должно быть, это непросто. Черт его знает, может, если я буду стоять напротив конкретного человека и буду уверен на двести процентов, что передо мной он… Да, я хочу его убить. Хочу.

— В тебе сейчас говорят боль, горе, обида. Мне понятно, что ты чувствуешь, но, Герман, ты же не сыщик. Боюсь, ты наломаешь дров. Найми настоящего детектива, профессионала. Не доверяешь нашим — поезжай в другой город, поговори с оперативниками, они подскажут к кому обратиться. Только не занимайся самодеятельностью, мне страшно за тебя.

— Ладно, так и сделаю, — неожиданно легко согласился он. Рита обрадовалась, что смогла наконец переубедить его, но следующие фразы ввергли ее в уныние. — Но сначала попробую сам. Не получится, тогда найму… этого… как ты сказала?

— Сыщика, — проворчала Рита.

— Ага, его самого. Смешное слово — сыщик. А знаешь, Рита, я совсем недавно обнаружил, что каждое слово очень точно определяет то, что оно обозначает. Вот смотри: выстрел. Слово емкое, короткое, ударное. Или — смерть. Оно короче «выстрела», но не ударное, а какое-то обтекаемое, неуловимое, как и сама смерть, она есть, но ее нет, ты не можешь ее пощупать, только ощущаешь.

— Герман, ты свихнешься.

— Нет, нет, что ты! — отмахнулся он. — Я люблю жизнь настолько сильно… в дурдоме влачить ее не собираюсь. И отец любил, в этом мы похожи с ним. Последнее время меня тянет к философскому смыслу в словах…

— Скорее к филологическому разбору частей речи, — вздохнула Рита.

— А это мысль…

Герман пошел к лестнице с загадочной улыбкой, Рите показалось, что он действительно слегка тронулся. Она привстала с дивана:

— Ты куда?

— Хочу записать кое-какие мысли. Буду записывать, чтобы не забыть, не упустить детали… — и вернулся. — Послушай меня, Рита, только внимательно. Я буду записывать в тетрадь все, что обнаружу, если вдруг со мной случится непредвиденное…

— Боже мой, Герман, ты пугаешь меня!

— Тихо, тихо. Все мы, как говорится, под Богом ходим. Рита, я доверяю только тебе…

— Лучше не надо, боюсь, я не оправдаю твоего доверия…

— Ты самая замечательная. — Герман поцеловал пальцы Риты, приложил ее ладонь к своему лбу. — Дай слово, если со мной что-нибудь случится, ты передашь записи в прокуратуру, но не в нашу, а повыше. Хорошо? Дай слово, я знаю, ты его сдержишь. Пожалуйста, Рита…

— Даю, — недовольно вздохнула она.

— Я буду хранить записи…

Она не вслушивалась в бред, который шептал Герман. Дом и так пуст, кого бояться, ведь подслушивать некому. Тревожила одержимость Германа, граничащая с умственным расстройством. Рита ужасно устала от него. Тем временем Герман очутился наверху, спросил, задержавшись по пути в свою комнату:

— Ты не помнишь, кто снимал свадьбу?

— Два оператора с телевидения, их постоянно приглашают снимать торжества…

— Этих я помню. А еще кто? Камеры у многих были.

— Я не всех знаю. Андрей снимал, наш шеф-киприот, низенькая брюнетка… А тебе зачем?

— Да так, хочу посмотреть, может, обнаружу интересные моменты. Я у себя.

Оставшись одна, Рита упала на диван навзничь, совершенно расстроенная.