Эмма-Роза все еще лежала в прежнем положении; глаза ее были закрыты, губы белы как мел, а от лба до подбородка шла кровавая борозда.

Леон схватил холодную, синеватую ручку и поспешил снова спрятать ее под одеяло.

— О, идемте же, идемте скорее! — воскликнул он. — Почем знать, может быть, мы придем уже слишком поздно!

Железнодорожники подняли носилки и снова медленно тронулись в путь.

Через час печальное шествие наконец достигло станции Сен-Жюльен-дю-Со.

Серый, холодный рассвет зимнего бесприветного дня сменил глубокий мрак ночи.

Их ждал Рене Дарвиль.

— Я уже предупредил мою мать, — сказал он, — доктор должен находиться у нас. Господин начальник станции, вы, вероятно, отправитесь вместе с нами?

— Я сейчас присоединюсь к вам, — ответил начальник станции. — Но прежде всего должен телеграфировать о случившемся в Париж.

— А я — моей тетке, — прибавил Леон. — Рене, голубчик, проведи носильщиков. Мы поспеем туда почти в одно время с вами, так как вы идете медленно, а мы — почти бегом.

Рене поспешно согласился и, сделав носильщикам знак следовать за ним, повел их к дому, а Леон и начальник станции в это время посылали следующие депеши:

«Со станции Сен-Жюльен-дю-Со на станцию Лионской железной дороги в Париже.

Найдено против сто тридцать первого столба, между Сен-Жюльен-дю-Со и Вильнёв-на-Ионне безжизненное тело молодой девушки, раненой в голову, находившейся в курьерском поезде, вышедшем из Лароша в пять часов пятьдесят восемь минут утра.

Начальник станции Ландри».

«Madame Фонтана, содержательнице пансиона в Лароше. Приезжайте как можно скорее к матери Рене Дарвиля в Сен-Жюльен-дю-Со. Случилось страшное несчастье: Эмма-Роза ранена, и, может быть, опасно.

Леон Леройе».

Обе депеши отправились в одно время.

Вслед за тем начальник станции и племянник madame Фонтана направились к домику Дарвиля, куда только что пришли носильщики.

В тот самый момент, когда были отправлены депеши, в Париже на станции Лионской железной дороги раздался сигнал, возвещавший о прибытии курьерского поезда.

На платформе царила суета и суматоха, обычное явление, возвещающее скорый приход поезда. Служащие и носильщики готовились к встрече пассажиров. В зале вокзала, отделенные решеткой, толпились встречающие.

Тут было человек пятнадцать, крепко укутанных в теплые пальто и кашне и, несмотря на это, все-таки дрожавших от холода, так как зала вовсе не была натоплена.

Женщин было не более пяти.

Одна из них выделялась среди прочих по странному, нервному волнению, которого она никак не могла скрыть. Она беспрестанно ходила, ежеминутно возвращалась обратно к решетке и, по-видимому, вовсе не обращала внимания на то, что постоянно задевала присутствующих.

При малейшем шуме под арками вокзала, при самом легком вспыхивании вдали газового фонаря или утреннего рассвета она внезапно останавливалась и устремляла пристальный взгляд на платформу, стараясь проникнуть сквозь глубокий мрак ночи, глядя на двери и ожидая каждую минуту, что вот-вот они отворятся и пропустят с таким лихорадочным нетерпением ожидаемое ею дорогое существо.

Женщина эта, имевшая, как гласило ее метрическое свидетельство, тридцать четыре года от роду, на вид казалась двадцатишести-, самое большее — двадцатисемилетней.

Она была замечательно хороша, представляя тип красоты далеко не классической, но оригинальной и резко бросающейся в глаза. От нее нельзя было оторвать глаз.

Роста несколько повыше среднего и замечательно стройная, незнакомка была сложена так необычно изящно и красиво, так безупречно-художественно, что могла служить образцовой моделью скульптору.