— Как зовут вашу дочь?

— Эмма-Роза Бернье. Она носит мое имя, так как у бедной девочки нет другого. Отец не знает ее… он никогда даже не попытался увидеть ее. Но он будет вынужден увидеть и узнать наконец, хотя бы по прошествии семнадцати лет, потому что обязанность его профессии принудит его к этому. Может быть, угрызение совести и проникнет тогда в его душу, но это уже слишком поздно.

Фернан де Родиль, все еще не поднимая глаз, так как он боялся встретиться со взглядом Анжель, сделал шаг вперед.

— Потрудитесь ограничиваться ответами на те вопросы, которые вам задают, сударыня, — проговорил он повелительным тоном. — Правосудие не нуждается в ваших комментариях.

— Правосудие! — повторила Анжель. — Правосудие, представителем которого в настоящую минуту являетесь вы, не так ли?

Она хотела продолжать, но потом разом прервала себя и, обращаясь к следователю, прибавила:

— Господин барон де Родиль совершенно прав. Никаких комментариев от меня больше не будет. Что вам угодно еще узнать, сударь?

— Прежде всего, каким образом ваша дочь, почти ребенок, очутилась ночью, совершенно одна, в поезде?

— Моя дочь учится в пансионе в Лароше. Сегодня день ее рождения. Каждый год в этот день я уезжаю к ней и провожу с ней дня три-четыре. На этот раз очень серьезные обстоятельства помешали мне совершить обычное путешествие. Я и написала об этом madame Фонтана, начальнице пансиона, прося прислать дочь ко мне, проводив ее на вокзал и усадив в отделение для дам. Я писала также, что встречу дочь в Париже. Повинуясь моему приказу, Эмма села в Лароше на поезд, который отходит оттуда в четыре часа пятьдесят восемь минут. Я ждала ее здесь, и вы поймете, сударь, мое отчаяние и ужас!… Вместо дочери я получила телеграмму… телеграмму, в которой говорилось, что дочь моя ранена… и ранена опасно!…

Анжель не могла продолжать. Она закрыла лицо руками и горько разрыдалась.

Товарищ прокурора, повинуясь непреодолимому душевному порыву, подошел к ней и участливо проговорил:

— Ради Бога, успокойтесь, сударыня! Ваша дочь будет жить, мы отомстим за нее! Преступник будет наказан!

Анжель внезапно подняла голову, открыв свое прелестное лицо, все покрытое слезами.

— Отомстив за мою дочь, сударь, и наказав преступника, — с силой проговорила она, — вы только исполните свой профессиональный долг, только свой долг, и ничего больше!

Тут в разговор вторично вмешался следователь, господин де Жеврэ.

— Теперь вполне объясняю себе присутствие вашей дочери в вагоне, где было совершено убийство! Я попросил бы вас сообщить мне причину того необычного волнения, которое овладело вами сегодня утром при виде убитого пассажира. Значит, вы его знали?

Анжель задрожала.

Судебный следователь подошел к носилкам, стоявшим в отдаленном углу, присутствия которых красавица Анжель до сих пор не заметила. Он приподнял простыню и открыл лицо покойника.

— Посмотрите, — сказал он.

Глаза Анжель упали на неподвижное, синевато-бледное лицо мертвеца. Она сложила руки, и из груди ее вырвался мучительный крик.

— Вы сказали, — продолжал судебный следователь, — что причина вашего волнения была вполне законна и натуральна. Прошу же вас теперь объяснить нам эту причину. Вы знали убитого?

— Я его знала, — проговорила Анжель слабым, как дуновение ветерка, голосом.

Судьи и полицейский радостно переглянулись.

— Вы знаете его имя?

— Знаю.

— Его зовут?…

Голос красавицы все больше и больше слабел, ответы ее надо было почти угадывать.

— Его зовут, или лучше сказать, его звали Жак Бернье… Это был… мой отец!…

Восклицание ужаса вырвалось у всех присутствующих.