— То, что по большому счету и мы, как все, лижем зад англоязычной эстраде! Все стараются провизжать на английском, представляю, как англичане и американцы хохочут над нашим тамбовским акцентом!

— Это всемирное явление, — заметил нехмелеющий Агафонский. — Сейчас лидирует англоязычная эстрада.

— Нет и нет! Итальянцы удерживаются на своем языке! А вот мелкая шелупонь, чехи всякие, шведы, венгры, финны — те на аглицком! Потому что нет национальной гордости! А нации-то мелкие и бездарные! А мы — великая страна с великим музыкальным языком! Позор!

— Это общая тенденция, — сказала красавица Нина Бескудная и чуть качнула головкой, чтобы заиграли длинные серьги под изумруд, а их огоньки отразились в ее зеленых глазах. — По-английски поет весь негритянский джаз.

— Еще нашла себе идеал! — презрительно обрезал Пороховников. — Негритянский джаз! Мы должны создавать свою музыку! Поддерживать российские направления, а на нашем вонючем телевидении, вы посмотрите, в конкурсах для детей и юношества, где участвуют почти совсем детишки, уже поют на английском! И эти сволочи из купленного жюри отдают предпочтение именно английскому исполнению!

— Для того их и покупали, — резонно заметил кассир Лажечников. — У нас пока, насколько я понимаю, средств, чтоб кого-нибудь купить, нет. Я про жюри с телевидения или музыкальную редакцию на радио и не говорю. Тут, считай, каждой самой мелкой сошке по ключам от лимузинов вручать надо, и то еще, как я понимаю, будет маловато.

— Мало, мало! — засмеялась Нина, сверкая изумрудами в ушках. Она пришла на фирму с телевидения и обычаи своих бывших коллег знала очень хорошо.

— Эх, рано, рано ушел от нас Княжин! Он бы все сумел сделать, — сокрушенно заметил Пороховников.

Звукорежиссер Коля Колесников нахмурился и сказал твердо:

— Вовремя ушел, пусть уж мне покойный простит греховные слова. Он уже гнал нас в болото, втравливал в махинации…

— Хватит! — оборвал Агафонский. — О мертвых либо плохо, либо ничего. И поменьше о болоте.

Дебаты, к счастью, не перешли в скандал или, упаси Бог, в потасовку (что в стенах «Граммофона» случалось), и около одиннадцати решили разойтись. Автомобиль был только у Агафонского, он позвал с собой Нину и Юлю. Нина благоразумно сняла свои серьги и положила в сумочку, но эта мера предосторожности в дальнейшем не помогла.

Во всем особняке выключили свет, поставили двери на сигнализацию, простились с охранником и пошли к дверям.

Никому из фирмачей и в голову не могло прийти, что погасший свет послужил сигналом хулиганской шайке Левки Гнутого к началу боевых действий.

Гнутый к своим двадцати четырем годам семь отсидел. Был он силен, сутул почти до горбатости (за что и получил свою кличку), свою кодлу в девять человек держал в зверином повиновении и мечтал о больших делах — ограблении банков, нападении на инкассаторов и прочих подвигах, которые должны были увековечить его имя в воровском мире. Именно ради этой славы (а не из-за корысти к презренному металлу) жил Гнутый. Но крупные дела не подворачивались, а любовь к выпивкам и лихим шалавам требовала денежек, да тут еще «травки» захотелось, и он перешел на «колеса». Так что в мечтах о великих свершениях приходилось перебиваться по мелочам.

Он первый из кодлы приметил, что в «Граммофон» на микроавтобусе привезли денежки. В серо-зеленых, хорошо знакомых Гнутому мешках. Первым же прикинул, что публика на фирме интеллигентная, хлипкая, к умелому сопротивлению не приспособленная, а охранник в дверях, хоть и с помповым ружьем, ничего серьезного из себя не представляет. По плану Гнутого, массовое изъятие зарплаты из карманов служащих «Граммофона» нужно было провести подальше от дверей фирмы.