Меллио снова выглядел шокированным, затем решил, что это не лучшая его роль, прекратил её играть и принял обличие весьма делового человека. «Хорошо, подписав отказную бумагу от получения разрешённых чеков, ты одобришь контроль твоего отца над наследством. Но что это изменит, Майкл? Это ничего больше, чем простая формальность, в самом деле. Твой отец, в силу завещания твоей матери, уже имеет контроль».

Такер снова вздохнул, провалился в кресло, посмотрел на часы: без четверти девять. Клее начал напрягать его глаза, и тёмные тиковые панели начали надвигаться на него. «Расписавшись за эти чеки, я бы расписался также за потерю собственного права вести дело, которое сейчас находится в суде. Я бы ограничил себя до невозможности на всю оставшуюся жизнь, или на всю оставшуюся жизнь моего отца, во всяком случае».

— Но ты сказал, что деньги волнуют тебя только с позиции того, чтобы можно было их тратить, — спокойно возразил Меллио. — Для этого ты мог бы брать этот приятный ежемесячный чек.

— Я сказал, что я мог бы получать сто восемьдесят тысяч в год, но сейчас я имею возможность получить лишь сто двенадцать. Я приобрёл от отца одно понимание — к богатству привыкаешь.

— Предельный размер чеков может быть легко увеличен, — сказал Меллио.

Такер покачал головой. «Нет. Здесь не только это. Как только я подпишу отказ, тем самым потеряв средство воздействия против своего отца, он получит больший контроль надо мной, чем я готов ему предоставить. Он может даже вернуть выплаты обратно, до тех пор, пока я не подчинюсь и не пройду через шарады обучения бизнесу от него».

— Он не сможет этого сделать, — сказал Меллио.

— Вы только об этом и говорите, — вежливо сказал Такер, улыбнувшись.

Меллио сказал: «Должно быть, ты ненавидишь его».

— Даже больше; я питаю к нему отвращение.

— Но почему?

— Есть причины.

Он думал о многих вещах, но больше всего о женщинах, которые были у его отца, череда домработниц, которых, плюс ко всему, он не скрывал от своей жены. Фактически, видимо, он получал некоторое странное удовольствие от демонстрации своих прелюбодеяний перед ней. Такер помнил, как сидел с ней однажды, когда приехал домой на каникулы из школы-интерната, слушая, как она, ненавидя себя, говорила ему о женщинах своего отца. Она была женщиной со строгими семейными идеалами, и это было разрушением её фундамента, её священных основ. Она вся сжималась и плакала, тихо, дрожа, её лицо было холодным на ощупь. Если бы в его матери была хотя бы частичка от Элиз, меньше старомодных взглядов и больше современного огонька, она бы порвала с этим стариком; она бы ушла от него. Вместо этого она осталась, не в силах согласиться с тем, что всё плохо. Затем рак, длинная медленная смерть в больнице, когда старик был слишком занят для того, чтобы навещать её чаще, чем раз в две недели в течение часа, зная, что причиной этому были не только финансовые вопросы, которые занимали так много его времени.

— Твой отец — восхитительный человек и один из лучших, кого я когда-либо знал, — сказал мистер Меллио. — Я не могу представить себе причины, по которым он вызывает у тебя отвращение.

— Значит, вы плохо его знаете.

— Возможно, я знаю его даже лучше тебя.