— Стало быть, коли кто к деду приходил — должны были видеть!

— А он не в горнице резал, а в подклете! — сообщил то ли Матюшка, то ли Егорка. — Туда со двора войти можно.

— Мамка в горнице не велит, стружек много, а в подклете у нас тепло.

— И что — разве не хотелось поглядеть, как дед режет?

— А чего там глядеть! — высокомерно молвил второй внучонок. — Режет да поет, режет да поет…

— А что поет-то? — словно о живом, спросил Стенька.

— Да все духовное…

— В подклете, значит. И там ту медвежью харю держал?

— Да там, поди.

— И как же ее унесли из подклета? — Стенька задал свой вопрос, да сам и задумался. И точно — чужой туда коли и забрался бы, то не харю, а чего позначительнее уволок бы. Да и шуму бы поднял, хотя если ранним утром, когда уже почти светло…

— А что, рано ли у вас встают?

— Да бабы встают-то рано, — по-мужски презрительно отвечал тот из внучат, кому не полюбились дедовы духовные песнопения. — Коров в стадо проводить, завтрак готовить. У нас поварня-то на огороде, они как начнут взад-вперед бегать…

Похоже, это был старший, Матюшка, потому что старшему и положено пораньше ощутить себя взрослым мужиком…

— От пожара бережетесь? — усмехнулся Стенька.

Поварня на огороде — это было разумно, такую можно топить хоть каждый день, а той, что в доме, летом прямо хоть амбарный замок на устье вешай, не то решеточный сторож дым из трубы заметит да десятскому своему донесет, изворачивайся потом…

— Бережемся, поди. А тебе чего надо-то?

Прямой этот вопрос Стеньку озадачил. Не объяснять же младенцу, что медвежья харя для чего-то убийцам понадобилась! А коли про это не сказать, то все расспросы смысл теряют. Ну, пропал кусок дерева — и пропал, туда ему и дорога.

— Да вот, думал я, кому и для чего та харя могла пригодиться. Дедушка Савватей ее потехи ради резал — это понятно. А тот, кто уволок? Ему-то зачем?

— Зачем? — Внучата переглянулись.

— Ну, на что ее употребить можно? Вот вы оба — вам бы она пригодилась?

— Пригодилась! — едва ли не хором завопили парнишки.

— А как?

— А мы уж придумали! Мы бы шубу взяли, вывернули! Мы бы ее — на палку! И ворот бы вздернули! И харя оттуда — ух! А-р-р-р!!! Р-р-ры!!!

До Стеньки дошло — эти двое уже приценивались к деревянной харе, чтобы совместно изобразить медведя, засесть где-нибудь в кустах и, выскочив, насмерть перепугать каких-нибудь глупых баб и девок.

Неужто и впрямь — скоморохи?

С одной стороны, вроде бы все и сходилось. Коли скоморохи — так они и прокрались незаметно, потому что уж десять лет, как на Москве им бывать не велено. Но, с другой стороны, для чего им харя, да еще из цельного куска, которую на голову не натянешь, когда у них и живые плясовые медведи водятся? Опять же, они — мастера хари из бересты делать, с льняной куделью, с клочьями меха.

Стеньке очень понравилась мысль о скоморохах. Он крутил ее так и этак, пока не прирастил к ней очень разумное обоснование.

Сам-то скоморох на Москву может забрести, у него на лбу про ремесло не написано, а вот медведя приводить уже опасно. Если на каком богатом дворе и живет для потехи цепной медведь, то его оттуда не выпускают. Стало быть, те скоморохи, которые все же тайно сюда пробираются и устраивают представления, должны как-то исхитряться… Береста — великое дело, да только резная харя как-то правдоподобнее.