Кайзер говорит строгим, официальным тоном, но что-то в его глазах подсказывает мне, что сам он придерживается другого мнения.

– Отлично, – говорю я. – Все понятно.

Он идет к двери.

– Я упомянул законодательство штата Миссисипи только потому, что иногда добиться эксгумации тела не так уж сложно. Для членов семьи, я имею в виду. – Он открывает дверь. – Сейчас в воздухе крутится много шариков, один из которых удерживает вас от заключения в тюрьму. Если я услышу что-нибудь, что, по моему мнению, вам следует знать, я приду и скажу вам об этом. А сейчас распоряжусь, чтобы из кафетерия вам принесли что-нибудь поесть. Вы наверняка умираете с голоду.

Я не голодна, но все равно говорю ему «спасибо».

Кайзер уходит.

Ханна берет меня за руку и усаживает рядом с собой на кровати. Потом обнимает меня за плечи и прижимает к себе, как сестра, которой у меня никогда не было.

– Это было здорово, – говорит она. – Ты крутая девочка.

– Но? – спрашиваю я, страшась неизбежного.

– Ты хочешь услышать правду?

– Да.

– Я думаю, ты очень близка к тому, чтобы сломаться.

Я упираюсь локтями в колени.

– Это все та же вечная дилемма. Или сорваться со скалы в пропасть депрессии, или взлететь высоко, до приступа психоза. И я не могу сказать, что это будет.

– Я не это имею в виду, – рассудительно замечает Ханна. – На этот раз, боюсь, с тобой не произойдет ни того, ни другого. На этот раз ты действительно сломаешься. Я говорю о полном психологическом коллапсе. Комната со стенами, обитыми резиной, Кэт.

– Но почему? В чем разница?

– Потому что тот факт, что ты потеряла тетю, не просто эхо потери тобой отца. Это больше походит на то, как если бы ты потеряла себя. Ты всегда была своего рода тенью Энн. Ее болезнь носила более серьезный характер, чем твоя, но, по сути, была такой же.

Ханна права, но что я могу поделать с этим?

– Я не все вам рассказала.

Ее глаза говорят, что она уже догадалась об этом. Ни один пациент никогда не рассказывает всего.

Я пересказываю ей свой сон о том, как видела отца мастурбирующим в амбаре, под дождем, который барабанил по оцинкованной крыше у меня над головой. Она слушает безучастно и я наконец умолкаю.

– Зрелище мастурбирующего отца может нанести травму маленькой девочке, – говорит она, – но это вполне обычное занятие. В зависимости от того, на что он смотрел, пока занимался этим, естественно.

– Интересно, почему я не увидела этого в своем сне?

Она пожимает плечами.

– Сны всегда приносят больше вопросов, чем ответов. Итак, перед тобой по-прежнему та же загадка: «Кто растлитель? Отец или кто-то другой?»

– Я должна выяснить это, Ханна. Я должна знать, кто такой мой отец на самом деле – герой, который погиб, защищая меня, или извращенец, который никогда меня не любил. То же самое относится и к деду. На первый взгляд, он герой войны, а мой отец – человек со странностями, но…

– Видишь ли, ответ необязательно будет однозначным.

– Что вы имеете в виду?

– Может случиться так, что они оба виновны.

Новая волна страха накрывает меня с головой, внося свою толику ужаса в бездну, которая уже открылась в моей душе.

– Почему вы так говорите?

На лице Ханны написано сомнение: она не уверена, стоит ли продолжать, и если стоит, то в какой форме.

– Многие из тех, кому довелось пережить сексуальное насилие, пострадали от нескольких насильников, Кэт.