Предыстория была проста и элементарна. Однажды Герка заявился на уроки с огромным фингалом под глазом. Разумеется, учителям рассказывалась трогательная история о дверной ручке, о «поехавшей» на арбузной корке ноге и так далее и тому подобное. Но с Юркой-то он был вполне откровенен. «Прицепились вчера три подонка: „А ты чего это со скрипочкой? А почему ты такой рыжий? А что-то у тебя рожа вроде какая-то ненашенская?“ Ну и вмазали в конце концов. Все. Завтра начинаю заниматься боксом. Хочешь?» — «Ты с ума сошел! А скрипка? А руки?» — «Знаешь что, скрипка — скрипкой. Но чтобы каждая мерзость могла тебе разукрасить физиономию, а ты был бы в состоянии лишь разводить руками — это уже слишком! Не пойдешь? Ну как знаешь!»
Долго или нет продолжалось Геркино «боксерство» — Юра не знал. (В школе об этом, разумеется, кроме него, не слышала ни одна живая душа; узнали бы — трудно представить себе, какие бы крики и вопли начались.) Но непреложным фактом явилось то, что через какое-то время Гера стал держать себя еще увереннее и совершенно не склонен был шарахаться в сторону от каждой разнузданной подгулявшей компании.
Вероятно, именно тогда Юра Владимирский впервые осознал, что ведь он, пожалуй что, завидует своему другу. Нет, разумеется, речь не шла о профессиональных вопросах, здесь они настолько, что называется, шли «голова в голову», что поводов для зависти и ревности просто не могло возникнуть. Дело было в другом. Геркина раскрепощенность, какая-то внутренняя свобода, умение без комплексов пренебречь «святыми» музыкантскими постулатами — из них забота о сохранности и безопасности собственных рук была важнейшей — и при всем при этом умение добиваться выдающихся исполнительских результатов как-то заботили и даже нервировали.
Позже, уже в зрелом возрасте, прокручивая в памяти историю своей детской дружбы, Юрий Васильевич понял, что его зависть имела место с первого же дня знакомства и все последующие годы только усиливалась. Тут и общая благополучность семейства Райцеров, которая подсознательно давила на «безотцовщину» Владимирского, тут и очевидное превосходство в материальном достатке, тут и круг знакомств среди великих и знаменитых, которые для Геры были не народными и заслуженными, а просто «дядями Колями, Петями, Васями». Нет, Юрий Васильевич вовсе не был склонен увлекаться глубокими психоаналитическими исследованиями своих детских и юношеских воспоминаний. Но вещи, так сказать, очевидные смешно было бы отрицать.
А учебный процесс шел своим чередом. Экзамены и закрытые внутришкольные прослушивания перемежались с открытыми концертами, собиравшими великолепную прессу и восторженные отзывы почитателей. Белая рубашечка, пионерский галстук и синие шортики сменились на длинные брюки, роскошное жабо и бабочку. Сплошным потоком следовали праздничные мероприятия: недели, декады, фестивали. Особняком стояли нередкие правительственные концерты. Причем если на одних из них исполнителей буквально закармливали бутербродами с нежнейшими ветчиной и бужениной, роскошнейшими балыками, изобилием красной и черной икры, то на других, казалось бы вполне аналогичных, с трудом можно было выпросить стакан воды в запертую комнату, а поход в туалет совершался чуть ли не по персональному разрешению министра внутренних дел.
Периодически случались и зарубежные гастроли. И если первая поездка — в Чехословакию — еще и вызвала какие-то яркие эмоции, то в дальнейшем визиты в «братские» страны (соответствующей терминологии успели научить быстро), Польшу и Болгарию, воспринимались уже как нечто рядовое и заурядное. Даже экзотические Индонезия и Бразилия никаких особых эмоций не вызвали. Ну прокатили на автобусе по улицам, ну рассказали там что-то… Ничего особенного! Из гостиницы — ни на шаг, всюду руководители, они же надсмотрщики… И что тут интересного? А лететь безумно долго и скучно. |