Процесс поступления в консерваторию — для многих величайшее событие в жизни — прошел легко и безболезненно. Были сданы какие-то экзамены, формально были получены какие-то оценки, но все это не имело никакого значения, ибо зачисление Райцера и Владимирского в число студентов консерватории предрешилось еще много лет назад.

Единственным серьезным — и кардинальным — изменением в их жизни и обучении стали регулярные занятия с профессором Леонидом Борисовичем Коганом. Собственно, и раньше они считались его учениками. Но, как правило, перегруженный работой маэстро не слишком часто находил время для «малышни», доверяя этот процесс своим аспирантам и ассистентам. Ну разве что изредка, перед какими-нибудь особо ответственными выступлениями и концертами, он прослушивал свою «детвору» и вносил в их исполнение определенные коррективы. Отныне же мэтр включился в дело по-серьезному. И, выходя после некоторых уроков этого величайшего рыцаря музыки и скрипки, Юра, что называется, «не чуял под собой ног»; мастер погружал своих учеников в такие музыкальные глубины, делился такими откровениями, что о более великом и возвышенном невозможно было даже и мечтать.

А вскоре начались конкурсные страсти. При всем несовершенстве конкурсной системы, для молодого музыканта-исполнителя нет более прямого и простого пути к широкой мировой известности, чем успешное участие в международном конкурсе. Естественно, что в Советском Союзе, стране насквозь идеологизированной, каждый успех советского исполнителя рассматривался прежде всего с точки зрения убедительного доказательства преимуществ советского образа жизни. А подбор участников осуществлялся не в соответствии с пожеланиями музыкантов, а с учетом высокой государственной миссии, доверяемой исполнителям. «А нам на всех нужна одна победа…» Конечно же с этой точки зрения выставлять на один и тот же конкурс Райцера и Владимирского было нецелесообразно и даже, пожалуй, политически безответственно. Устраивать конкуренцию между своими? Абсурд! Этого и не делали. Владимирский прекрасно проявил себя на конкурсе имени Маргариты Лонг и Жака Тибо в Париже, Райцер великолепно «ответил» успешным выступлением на конкурсе королевы Елизаветы в Брюсселе. Владимирский паковал чемоданы для поездки в Геную на конкурс Паганини, Райцер готовился ехать в Польшу, в Познань, на конкурс имени Венявского…

Разумеется, традиционные ежедневные детские «посиделки» давно уже прекратились, превратившись в не столь частые, но по-прежнему теплые и сердечные дружеские встречи. Причиной этому послужил и «географический фактор» — после чуть ли не двадцати лет добросовестной работы театр наконец сподобился выделить Елене Васильевне двухкомнатную квартиру на Юго-Западе, забрав, естественно, в свою пользу их комнату на «Новокузнецкой»; расстояние неблизкое, конечно, массу времени начала пожирать дорога в центр и обратно, но для тех, кто прошел через все прелести коммунального сосуществования, не надо объяснять, каким праздником для людей становились собственная кухня, собственные ванная и туалет. Теперь и у Юры наконец-то появилась возможность пригласить Герку в свою, персональную комнату. Вот только времени для подобных визитов — шутка ли, чуть ли не пол-Москвы надо пересечь — и у того и у другого становилось все меньше и меньше.

Но не редкость и краткость дружеских встреч стали той занозой, которая болезненно впилась в сознание Владимирского. Гера Райцер жил какой-то своей, независимой и обособленной, жизнью, в подробности которой он категорически не желал посвящать товарища детских лет.