|
И естественно, что у него, как и у других юных «сынов театра», в полной мере процветал комплекс «двойственных стандартов». Сидя в зале и эмоционально сопереживая героическим подвигам какого-нибудь Ивана-солдата, сражающегося со страшным, безжалостным Кощееем, Юра никогда не забывал, что скелетоподобный Кощей, стерев свой жуткий грим и сняв устрашающий костюм — сшитый, кстати, мамой, — превращался в добродушнейшего дядю Колю Семенова, чьи карманы вечно были набиты конфетами, которыми он щедро одаривал юную закулисную публику.
Театр, в котором служила Елена Владимирская, не располагал собственным оркестром. Спектакли шли под фонограмму. Но было несколько постановок, для участия в которых привлекались «живые» музыканты, ансамбль из шести — восьми человек. И если даже на простых репетициях Юра мог часами просиживать в темном, пустом, таинственном и сказочном зрительном зале, то уж с репетиций музыкальных его невозможно было выманить никакими калачами. Упорного и терпеливого слушателя вскоре приметили. — Мальчик, а поди-ка сюда. — Первая скрипка — крупный бородатый дядька с веселыми и озорными глазами — доброжелательным приглашающим жестом зазвал Юрку на сцену. — Ну что, нравится тебе, как мы играем? — Очень. — О как! Ну спасибо. А ты кто ж такой будешь? — Я? Юра Владимирский. — Понятно, что Юра. Но все-таки… — Это сын нашей заведующей пошивочным цехом, — откуда-то из театральных недр прогудел голос помощника режиссера. — Вот оно что. А годков-то тебе сколько? — Шесть лет, четыре месяца и двенадцать дней. — Вот здорово! Ты что же, каждый свой новый день считаешь? — Конечно. — А зачем? — Мама сказала, что, когда мне исполнится семь лет, я стану совершенно взрослым. — Теперь все ясно. А скажи мне, Юра Владимирский, ты ведь тоже, вероятно, играешь на каком-нибудь инструменте? — Нет. — А почему? — Ну я же не умею! — Вот оно что. Это бывает, но иногда проходит. Ну а петь-то ты умеешь? — Нет. — И петь не умеешь? Вот те раз. Совсем-совсем не умеешь? — Ну я не знаю. Дома я иногда пою. Ну а в театре не пробовал. — А если попробовать? — Хорошо. А что спеть? — Да что хочешь, что тебе больше нравится. «Родина слышит, родина знает»… — звонкий мальчишеский голос с великолепной интонацией, с естественной и гибкой фразировкой без напряжения заполнил собой весь идеальный в акустическом отношении старинный театральный зал. Юра пел громко, самозабвенно, с огромным удовольствием и, разумеется, совсем даже не видел, как с каждой следующей фразой все больше и больше вытягивались лица и первого скрипача, и всех музыкантов ансамбля. Впервые в жизни Юра услышал адресованные именно ему аплодисменты. Это было приятно. Не аплодировал лишь главный его собеседник, бородатый скрипач. Наоборот, он посматривал на Юру как-то озабоченно и даже встревоженно. — Молодец. А говорил, что не умеешь. Ну а вот эту песенку, — он наиграл на скрипке какую-то довольно замысловатую мелодию, — сможешь спеть? — Нет. — Почему? — Ну я ведь слов не знаю. — А ты без слов, просто: ля-ля-ля-ля или а-а-а-а… Как тебе удобнее. — Тогда смогу. — Хорошо. А теперь вот это… Отлично… А в ладоши можешь прохлопать то, что я тебе сейчас сыграю?.. Прекрасно. А дай-ка мне, Юра Владимирский, свою левую руку… «Это еще зачем? И чего он там мнет и давит?» — Больно? — Да нет. |
