— Вера греческая за морем, а латинская рядом, протяни руку, вот они — ляхи, германцы…

— Уймись, Марыся, — раздраженно оборвал жену Святополк, — не желаю вмешиваться в догматы Церкви. Я не Борис и к книжной премудрости не тяготел. Когда же сяду великим князем, тогда пусть Илларион с Рейнберном поскубутся, а мы поглядим, кто сильнее, патриарх ли, папа?

— Богохульствуешь, Святополк.

— Отчего же? Меня крестили греки, тя, Марыся, латиняне. Коли же разобраться желаешь, поклонись книжнику Борису, его пресвитер Варфоломей и иерей Анастас с детских лет наставляли.

Марыся недовольно поморщилась:

— В вере латинской у тебя, Святополк, еще будет время увериться.

— В таком разе оставим разговор о греках и латинянах.

— А Рейнберна я пошлю к отцу, — повременив, сказала Марыся.

— К чему?

— Как узнает король, о чем ты мне поведал?

— Едва епископ на своем осляти Туров покинет, о том станет известно в Киеве…

— Через пресвитера!

— Может, и так.

— Он доносчик.

— Так не думал. Однако Илларион ли, кто иной, но великий князь обо всем, что в Турове творится, ведает.

— Ты все еще опасаешься великого князя? Скоро ты сам сядешь на киевский стол.

— Но я пока не сижу на нем и хорошо помню разговор с великим князем, когда был в Киеве.

— Ты боишься его?

— Да!

— Ты, Святополк, будешь пугаться князя Владимира, когда его уже не будет в живых, — насмешливо заметила Марыся.

— Молчи, Марыся, пока власть у великого князя Владимира, пусть он меньше знает, чем Туров живет.

— Скорей бы в Киев перебраться.

* * *

В позапрошлое лето, когда убили воеводу Светозара, боярыня его со всем семейством переселилась в Чернигов. Видать, в Киеве все напоминало ей о муже. А может, потому, что был Чернигов ее родным городом?

Но в мае-травне разнесся по Киеву слух, боярыня Агриппина возвращается.

Выделил великий князь боярыне земли с селами и деревнями, заметив Борису:

— Добрый был воевода, Руси верно служил, жаль, лишились его…

Хоромы воевода Светозар поставил еще в молодые годы, о двух ярусах, бревна одно к одному подогнаны, ладно строили киевские мастера. И красуются они по дороге в Гору, никто их не минует.

Борис помнил грустную боярыню, в прежние лета водившую с собой девочку Росинку. В детские годы она прибегала на уроки к пресвитеру Варфоломею. Теперь, увидев дочь воеводы Светозара, Борис удивился: она выросла и превратилась в красавицу. Молодой князь недоумевал, уж ли это прежняя Росинка? Спросил о том Георгия, а тот посмеялся:

— Ужли те, княжич, не ведомо? Она! — И еще добавил, что сватали ее в Чернигове, да Росинка не согласилась. Три года, говорит, не прошли после смерти отца.

Теперь проходил княжич Борис мимо хором боярыни и на ее подворье глаза пялил, однако если удавалось увидеть Росинку, то издалека…

С приездом боярыни Агриппины с дочерью в Киев совсем забыл Борис ростовскую Ольгицу.

«Господи, — думал княжич, — ужли можешь ты создать более прекрасное, чем Росинка?»

И подсчитал, что будущей весной исполнится три года, как печенеги убили воеводу Светозара. Тогда и скажет Борис великому князю, что хотел бы взять в жены Росинку…

* * *

В мае в дивном цветении степь. Будто искусные руки восточных мастериц прикоснулись к ней разными нитями, расшили ее узорами чудными. С высоты седла Булан не степью любуется. Далеко вперед ушли конные тумены, скрипят колеса кибиток, гонят табунщики косяки, ржут кони, и ревут стада.