Ярослав был упрям, замириться с великим князем он не против, но уплатить дань — нет.

У берега князь остановился. От Волхова тянуло холодом, и Ярослав запахнул корзно, вернулся к разговору с Добрыней. Он любил воеводу и уважал его за честность. Как-то Добрыня сказал, что не поведет полки против великого князя, но ежели Бог приберет Владимира Святославовича, то он будет заодно с Ярославом и киевский стол должен принадлежать ему, Ярославу.

Много лет назад, когда Ярослав еще малолетним отроком жил с матерью Рогнедой в Предславине, приехал Владимир Святославович. С Ярославом отец почти не говорил, только и спросил, не болит ли нога. Ее Ярославу повредили еще при родах, и стой поры он прихрамывал. А ночью Ярослав пробудился от шума. Он доносился из опочивальни Рогнеды. Когда Ярослав вбежал к матери, отец сидел на постели и вертел в руке нож, а Рогнеду держали гридни. Владимир грозно спрашивал:

— Зачем ты, Рогнеда, пыталась зарезать меня?

И та ответила:

— Ты взял меня силой, ты убил моего отца и братьев, разорил мой город Полоцк. Так почему ты бросил меня?

Владимир крикнул:

— Я взял в жены греческую царевну и, как христианин, обязан иметь одну жену!

— Но я тоже царского рода!

Владимир велел слугам:

— Оденьте ее в лучшее платье, и пусть она ожидает моего решения.

Все поняли, Рогнеду ждет смерть. Догадался и Ярослав. Он кинулся с кулаками, но Добрыня удержал его, прошептав:

— Великий князь пощадит мать.

То ли Добрыня заступился, то ли проснулось у князя чувство вины перед Рогнедой, но Владимир помиловал ее. А когда настала пора сажать Ярослава в Ростове, то великий князь выделил ему в наставники Добрыню.

С отцом Ярослав виделся редко, а еще реже с меньшими братьями Борисом и Глебом, и потому письму Бориса удивился. Тот уговаривал повиниться перед отцом, выплатить дань и жить в мире.

К какому миру взывал Борис? Нет, он, Ярослав, никогда не смирится, если великим столом киевским овладеет Борис или Святополк. Там, в Киеве, место Ярослава.

Ветер поднимал волну в Ильмене, и она, свинцовая, холодная, плескала через мост. По бревенчатому настилу потянулся обоз с тесом. Ездовые опасались за колеса, сдерживали коней. Постояв еще немного, Ярослав пошел к детинцу.

* * *

Октябрь-назимник, октябрь-грязевик шествовал по Киевской земле. Побурела степь, с тихим шорохом осыпался лист в лесах и перелесках. Дали стали прозрачными, голубыми, и по утрам долго держался молочный туман. Низкое солнце редко проглядывало сквозь рваные тучи. Скоро зачастят дожди, и земля превратится в месиво.

Задул ветер бурей, злой, колючий. Клиньями тянулись на юг журавли, курлыча, стонали, и оттого было уныло и грустно. Расставались с родными краями лебеди и гуси, сбивались в стаи перелетные птицы, жировали в дальнюю дорогу.

В княжьих хоромах и боярских теремах, в домах и избах затопили печи, и сизые дымы стлались по сырой земле. А в Дикой степи печенеги подгоняли табуны и стада ближе к улусам, пастухи ночами жгли костры, отпугивая волчьи стаи.

Слякотная осень — не время печенега, а потому на засеках жизнь делалась спокойней, ратники передыхали, охотились, стреляли на плесах уток, а на тропах в камышовых зарослях караулили дикого вепря.

Борис возвращался из Берестово один. Сытый конь нес его легко, мягко били копыта сырую землю, не мешая думать княжичу. Он не бывал в Берестове с лета и в нынешний приезд обратил внимание на обновленную клеть, перекрытую тесом, с пристроенными сенями, с печью и полатями, малым оконцем, затянутым бычьим пузырем и взятым в решетку.