Гридин медленно выходил из воды, сводил невод. Отрок с берега кричал:

— Княже, прижимай, ино уйдет рыба!

И бросился помогать Глебу. Невод тащили с трудом, вода схлынула, и в кошеле серебром заблестела, зашевелилась рыба.

Пока отроки вытряхивали кошель и ставили корзины с рыбой на телегу, гридин принялся варить уху, а Глеб, сняв порты, развесил их на солнце.

— Княже, ну как девки наскочат? — посмеивались отроки.

Глеб обвязался полотенцем:

— Застращали!

Бойкий отрок засмеялся:

— Был бы я князем, не жалел бы девок-холопок.

Смутился Глеб, решив, что гридин на Василиску намекает. От костра высокий гридин зашумел:

— Умолкните, ино стригунки-жеребята взыграли!.

Потом ели уху, пекли на угольях раков, рассказывали всякие были и небыли…

Выбравшись на поляну, Глеб соскочил с седла, набросил повод на сук. Дверь открыта, и князь, пригнувшись под притолокой, вошел в избу. Старая знахарка сидела на том же месте, что и прошлым летом.

— Здравствуй, бабушка, — сказал князь, — я привез тебе мед пахучий и хлебушек теплый.

Дорофея встрепенулась:

— Твой ли я голос слышу, князь Глеб? Порадовал старуху. Думала, забыл меня.

— Как мог, бабушка.

— Подойди ко мне, князь Глеб. Наклонись.

Она провела ладонью по его лицу и опечалилась:

— Кровь сопровождает тебя, князь Глеб. Ты собираешься в дорогу?

— Нет, бабушка, — удивился Глеб.

— Тогда остерегайся того, кто рядом с тобой.

Она прикрыла глаза, чуть повела рукой, и Глеб подумал, что Дорофея просит его удалиться.

* * *

По сонному, еще не пробудившемуся Новгороду, нарушая предутреннюю тишину, проскакал верхоконный гридин. У ворот тысяцкого Гюряты осадил коня, спрыгнул наземь и забарабанил в ворота:

— Заснул небось, открывай!

— Не горлань, вишь, отворяю!

— У себя ли тысяцкий?

— А куда ему подеваться.

Гюрята вышел из хором босой, в одной исподней рубахе и портах, спросил, зевая:

— Пошто всколготился?

Гридин снял шапку, ответил:

— Князем Ярославом послан я. Желает он с городским людом говорить. Велел передать.

— Сказываешь, князь с людом речь вести намерился?

— С тем в Новгород направил.

— В таком разе завтра быть вечу, так и скажи князю Ярославу…

Утром следующего дня, будоража люд, загудел вечевой колокол. И тут же на всех четырех концах его подхватили сохранившиеся еще со старины кожаные била. Колокол и била гудели размеренно и величаво.

Народ новгородский суетной спешил на вече. Кое-кто из мастеровых как были в кожаных кафтанах, так, не переодеваясь, побросав ремесла, торопились к детинцу.

Выстукивая резным посохом, задрав козлиную бороду, шел боярин Парамон. У обгонявшего его старосты Неревского конца спросил:

— Почто скликают?

Тот ответил на ходу:

— Там узнаешь.

Боярин проворчал:

— Эко непочтителен, порода ушкуйская.

Площадь у детинца запружена людом, со всего Новгорода сошлись, и каждому концу свое место определено: Неревский рядом с Людиным, далее в обхват помосту Словенский и Плотницкий. Впереди концов кончанские старосты. Они законы знают, как порешат, так тому и быть.

Рядом со старостами к помосту бояре льнут. Тут же неподалеку особняком держатся торговые гости.

Мастеровой люд не слишком разговорчивый и любопытства мало проявляет. К чему раньше времени свару заводить, страсти накалять.