— Почто не мне вручил?

— Ты в отъезде был, да и мне письмо писано.

Прочитал Глеб, задумался. Потом на Горясера посмотрел:

— Сколь на сборы, боярин?

— День-два.

— Готовься, боярин, дружина малая пойдет.

— Она без надобности, два гридня да моих три челядина, ко всему Зосим и твой повар, княже, Торчин…

— Пусть будет так…

Муром покинули затемно. Накануне Горясер присоветовал до речки Тмы добираться ближней дорогой, она хоть и лесистая, да не столь долгая, а оттуда на Смоленск. На Тме село рыбарей, ловы, там и запасы пополнить…

Растянулись путники: впереди князь, чуть поотстал боярин, а за ним два гридня, Зосим, несколько боярских челядинцев, и последним рысил повар Торчин. Трясется в седле повар, от жары разомлел, по безбородому жирному лицу — пот ручьем.

Торчин — степняк, как в Муроме очутился, никто того не знал. Глеб Торчина не любил, видел, как забивает он скот, а потом, припав к разрезу, кровь пьет…

Молчалив Глеб, редким словом с боярином перекинется. Мысленно он в Берестове, с отцом. Блуд писал, тяжко болен великий князь Владимир, за сыновьями послал. И Глеб молит Бога застать отца в живых. Горясер мысли его не нарушает, и за то князь ему благодарен. Глеб боярина взял с собой, памятуя, что в юные годы Горясер из молодшей княжеской дружины в боярскую перешел, а потом в Муроме поселился…

Лесная дорога утомила, подчас с трудом пробирались. Князь даже не выдержал, спросил как-то:

— Не заплутал ли ты, боярин?

На пятый день к Тме выбрались. Село, избы, крытые чаканом, от времени потемнели, на берегу челны перевернуты, некоторые на воде покачиваются.

Путники обрадовались, а Горясер заметил:

— Отсюда на Смоленск прямая дорога. Передохнем, княже, денька два?

Но Глеб возразил:

— У нас времени мало, в живых бы великого князя застать…

Однажды Глеб обратил внимание, Горясер с поваром и Зосимом о чем-то шептались. Спросил, но боярин не ответил и глаза в сторону отвел.

Не стал князь допытываться, не до того, спешить надобно.

В первую неделю зорничника месяца, так на Руси август именовали, вышли муромчане к Смядыне-реке. День заканчивался, и солнце уже краем коснулось дальнего леса. На ночевку расположились на берегу, чтоб в Смоленск поутру податься, а оставшийся путь на ладьях по Днепру одолеть.

Торчин с Зосимом костер развели, на угольях мясо принялись жарить, челядь с гриднями на берегу о чем-то разговор шумный затеяли, а боярин с князем сидели молча.

От костра к ним Торчин с Зосимом направились. На острие ножа повар нес кусок мяса. Шел Торчин, а на губах ухмылка:

— Попробуй, княже!

Глеб ответить не успел, как на берегу драка завязалась, челядь за топоры схватилась, одного за другим гридней перебили. Князь вскочил, крикнул, но его Зосим с поваром повалили. Торчин нож к горлу Глеба приложил, зубы скалит:

— Сейчас, конязь, я твою кровь выпущу.

И не успел Глеб слова промолвить, как Торчин ему горло перерезал.

Зосим к Горясеру повернулся.

— Как, боярин, зароем? — спросил и руки о кафтан княжеский отер.

— Звери съедят, — ответил Горясер. — Киньте его за те камни — да к великому князю Святополку поспешаем. Мы ему службу сослужили…

А в Вышгороде уже поджидал Горясера Путша. Едва ладья причалила и якорь бросила, как Путша обнял Горясера:

— Славно, боярин. Князь Святополк еще не ведает, что с Глебом покончили…

Только в Вышгороде Горясеру стало известно, что не по указанию Святополка убрали Бориса и Глеба, а по замыслу бояр, чтоб князю туровскому угодить и на великом княжении сидел он прочно.