— Аль запамятовал, князь Владимир, годы наши молодые, не нас ли жизнь учила?

Усмехнулся Владимир:

— Были Лета, да порастерялися. Ныне часто думаю о Господнем суде, а здесь, в княжестве моем, сыновья свару затеят… Аль очи мои не видят, как Святополк и Ярослав на великое княжение зарятся? А все потому, что алчны.

Подперев голову, задумался, потом сызнова заговорил:

— Ведь они, воевода, своими полками в междуусобице не обойдутся, они варягов и ляхов втянут. А Болеслав руки к городам нашим тянет, то доподлинно мне ведомо, хоть Святополк его под защиту берет, не сознается… Вот и гадаю, Свенельд, кому Киев оставить?

— Не рано ли о том задумался? Рука у тя, великий князь, еще твердая, и вся Русь под тобой ходит, а паче кто дыбати почнет, укажем.

— То так, воевода, однако я ль вечен?

— Никто не вечен, кроме Господа, но коли ты о конце дней своих заговорил, то вспомнил, ты ведь Бориса на это место как-то прочил?

— Мысль эта и сегодня не покидает меня. Однако опасаюсь, как бы Ярослав со Святополком козни против него не стали творить. Им только замыслить, а доброхоты сыщутся.

— У Бориса дружина твоя останется, она его в обиду не даст.

— На то и уповаю. Да еще на вас, бояре.

* * *

В малую домовую церковку, что вблизи от княжеской опочивальни, Владимир захаживал редко, разве что по великим праздникам да когда исповедаться вздумает. В прежние лета здесь любила молиться Анна и детей своих к тому приучила.

Разговор со Свенельдом душу не облегчил, только еще больше разбередил. Поднявшись утром, зашел в домовую церковку. Там уже Варфоломей свечи зажигал. Владимир перекрестился на святой угол, с которого на него смотрели глаза Иисуса Христа и Божьей Матери с младенцем.

— Отче, — сказал великий князь, — душой исстрадался я.

— От меня то не скрылось. Поведай, и, может, облегчу я твои страдания.

— В молодые лета не думал я, пресвитер, о старости. В те далекие годы жизнь, казалось мне, не имеет конца, а молодость моя вечна. Но как жестоко я ошибся.

— Не ты един, сыне, заблудшийся, и иные в молодости так мыслят. Но Господь наделил человека молодостью, дабы она перешла в старость, а с ней прибыло и мудрости. И яз те говорю, мудрость тя одолевает. Ты мудр, великий князь, а мудрость — дар Божий.

— Я ли мудр, пресвитер? Когда был язычником, то имел много жен и наложниц. Крестившись, я обрел одну Анну, да и та оставила меня. Сегодня мне осталось вспоминать и молиться, чтобы молодость моих сыновей, рожденных от христианки, длилась долго.

— Все в руце Божьей.

— Спроси меня Господь, чего желаю, то ответил бы: Боже, верни мне молодые лета, дабы не старцем кончал я жизнь.

— Не гневи Бога, великий князь, как Господь указал, так по тому и быть.

— Не ропщу я, к слову сказано.

* * *

Тот день, когда великий князь выделил ему столец в Турове, Святополк хорошо запомнил. Случилось то вскорости после крещения Руси. В ту пору было ему столько же, сколько сейчас Глебу. На крещение согнали люд к Днепру со всего Киева. И еще послали дружинников по всем селам и деревенькам, а с гриднями отправились попы, которых привез Владимир из Херсонеса, и крестили народ на Почайне и Голубице, Лыбеди и по всем рекам, какие есть на Руси Киевской.

Святополк видел, как привезли гречанку Анну, а мать его и другие жены великого князя злословили. Больше всех негодовала Рогнеда. Ей было отчего, Владимир взял ее силой, пролив кровь ее отца и братьев.

Через сутки после появления гречанки на Горе приступили к строительству нового великолепного дворца.