— Типун тебе на язык, Маша, лучше поменяй ей салфетку на лбу. Пересыхает моментально.

Вера почувствовала, как со лба подняли салфетку и снова опустили с приятным холодком.

— Шли бы вы, Марфа Афиногеновна, отдохнуть, ведь третий день около неё сидите. А я заместо вас покараулю.

— Нет, я сама. А ты иди разбуди доктора, пусть придёт ещё раз посмотрит.

— Да он и так кажинный час бегает.

— Маша! Делай что приказано!

Вера хотела сказать, что не надо о ней хлопотать, что она сейчас сама поднимется, но губы отказывались слушаться, и она глухо замычала.

По её голым плечам ласково скользнули нежные руки.

— Лежи спокойно, дорогая. Ты дома, у тебя инфлюэнца, но ты обязательно поправишься.

Вера приходила в себя медленно, бессознательно оттягивая осознание себя в новой реальности. Её прежний мир остался за чертой начала войны, а нынешний не имел для неё никакого значения, потому что в нём не было главного — Матвея.

Ночью, когда комната освещалась неровным светом керосиновой лампы, Вера внезапно сумела раскрыть глаза:

— Пить.

Около её губ оказался стакан, и она жадно выпила его до половины.

— Температура спа ла, — сказала Марфа Афиногеновна и потрогала Верин лоб тыльной стороной ладони. — Ты вся в испарине. Слава Тебе Господи!

Она перекрестилась на иконы в углу. В полутьме комнаты Вера видела гладкую причёску, бледное лицо и шрам наискосок подбородка. Матвей предупреждал, что часть лица у его тётеньки изуродована, просто надо привыкнуть и не замечать. Зато глаза красивые. Вспомнив про Матвея, Вера протяжно застонала.

— Ко мне приходил друг Матвея, с фронта. — Вера приподнялась на подушках. — Он принёс мне его письмо и сказал… — Она замолчала, потому что не хватало сил даже мысленно повторить тот разговор.

Марфа Афиногеновна взяла её за руку и стиснула пальцы, давая знать, что они вместе. Вера благодарно вздохнула.

— Он сказал, — голос Веры упал до шёпота, — сказал, что они обменялись письмами и договорились: кто останется в живых, тот передаст письмо родным. Вы понимаете, тётя Марфа? — Она назвала Марфу Афиногеновну так, как называл её Матвей, потому что именно так сейчас было важно и правильно. — Понимаете? Он сказал, что в окоп, где был Матвей, попал снаряд, а затем позиции заняли немцы, поэтому наши даже не смогли похоронить павших. Потом фронт развалился, объявили перемирие, и друг несколько месяцев добирался до Петрограда из Галиции. По дороге заболел тифом и едва выжил. Но письмо Матвея сумел сохранить.

Она вспомнила худого, измождённого мужчину с трясущейся головой и невнятной речью.

Вера взглянула на Марфу Афиногеновну:

— Тётя Марфа, возьмите письмо из моего саквояжа. Прочтите. Матвей написал, что если с ним что-то случится, то я должна поехать к вам и остаться рядом. Я так и сделала.

Повисшее молчание добавляло словам невыносимой боли.

Сжавшись на стуле, Марфа Афиногенов-на всем телом качнулась вперёд и оперлась лбом на кулак.

— Вера, ты пришла с пустыми руками, без саквояжа и без вещей.

— Как? — Верины глаза расширились. — Как — без саквояжа? Там же всё: письма, фотографии, там Матвеева бритва… «Золинген», с черепаховой ручкой, он любит… любил ею бриться. — Она махом откинула одеяло и заметалась по комнате. — У меня ничего не осталось! Ничего! — Она остановилась напротив Марфы Афиногеновны: — Тётя Марфа, где моё пальто?

— Верочка, зачем тебе пальто? Ложись, ты больна. — Марфа Афиногеновна говорила спокойно, но по лицу её текли слёзы.