Даже через тысячи километров расстояния она почувствовала удивление Максима такому неожиданному вопросу.

— Прадед, прадед… — два раза повторил он медленно, явно сбитый с толку. — Моего прадеда звали Матвей Степанович.

Значит, точно он. Забыв дать отбой, Анфиса посмотрела на старуху:

— Вашего отца звали Матвей Степанович?

— Точно. — Старуха улыбнулась сморщенным ртом с отличными вставными зубами. — Только не отца, а первого мужа моей матери. Вторым браком она вышла замуж за голландца, моего отца. Он торговал древесиной и обожал маму, но она по-настоящему любила только своего Матвея. — Старуха провела рукой по щеке, и браслеты на её руке звякнули. — Только мама думала, что Матвей погиб на Первой мировой войне. А он, значит, остался жив. — Долгим взглядом она посмотрела на рамочку с открыткой. — Вот как судьба людьми играет.

Старуха внезапно опустила голову на грудь, зажмурилась и коротко всхрапнула, но тотчас встрепенулась:

— Запомни, моё имя — Софи Ван дер Хай-де, но ты можешь обращаться ко мне Софья Германовна. Иди, свари кофе, да покрепче. Себе тоже можешь. Я чувствую, нам с тобой надо о многом поговорить.

Имение Беловодовых,

1918 год

Много раз за последнее время Марфа Афиногеновна жалела, что не покупала драгоценности: активы конфискованы, деньги превратились в труху, а на последние золотые монеты они с Верой заказали в монастыре Августовскую икону с открытки.

С трудом встав с кресла, Марфа Афиногеновна подошла к иконе и погладила пальцем фигурки военных у ног Богородицы. Она попросила, чтоб ближнему солдату иконописец придал черты Матвея, и тот с особым тщанием выписал тонкий профиль и руку, занесённую для крестного знамения.

Раннее утро за окном снимало с деревьев сетку темноты. Отгремевшие недавно июньские грозы напитали землю влагой, и трава росла как на дрожжах, а скосить некому. Марфа Афиногеновна допила последнюю чашку кофе (последнюю в буквальном смысле, потому что кофе больше не продавался) и позвонила горничной. На ходу поправляя волосы, Маша пришла и встала в дверях:

— Прикажете разбудить Веру Ивановну?

— Нет, пусть спит, не тревожь её. — Марфа Афиногеновна вздохнула. — Маша, тяжело говорить, но я вынуждена тебя уволить. Мне нечем рассчитаться, поэтому возьми в шкафу лисью шубу, ту, которая тебе нравилась, с шёлковой подкладкой.

— Марфа Афиногеновна, да как же так? — соломой вспыхнула Маша. — Я ведь из прислуги одна осталась! Вы даже скотников уволили!

— Как же мне их не уволить, если комбед всю живность конфисковал?

— А готовить кто станет? Кухарки нонче тоже нет.

— Сами приготовим. Да и готовить не из чего. Забыла, что когда скотину угнали, то и запасы из погреба вывезли?

— Я всё равно останусь! Мы ведь с вами семь лет вместе, с тех пор как Параша замуж вышла. — Маша упрямо нагнула голову. — Я забесплатно стану вам прислуживать!

— Нет, Маша, моё решение твёрдое. Тебе лучше сейчас быть с роднёй в деревне, чем здесь на семи ветрах. Сама знаешь, что ни день, то новые власти наведываются, да каждый раз с новыми требованиями.

Марфа не сказала, что в последний раз безусый мальчишка с наганом обещал пристрелить её как мироедку. У него так смешно прыгали губы, и было видно, как он упивается своей властью и пьянеет от вседозволенности.

«И никакого дурмана не надо, — подумала тогда Марфа. — Им наган заменяет и водку, и кокаин».

Маша продолжала топтаться в дверях, нудно, на одной ноте всхлипывая.

— Ступай с Богом, Маша, — сказала Марфа Афиногеновна и прикрыла глаза, чтобы избежать продолжения разговора.