Но на самом деле, даже в лучших рыбоводческих хозяйствах от одной самки вырастает не больше двадцати тысяч годовиков. Остальные погибают и на зимовке и во время летнего содержания в выростных прудах. Сколько же их может вырасти в природных условиях, в реках и озёрах, где их никто не охраняет? Там икру и мальков, беззащитных, не умеющих даже прятаться, едят все, кому захочется: хищные насекомые, лягушки, рыбы, птицы. Поэтому в реках и озёрах только удивительная плодовитость рыбы спасает её от уничтожения.

Мальки росли, и мальчики продолжали помогать Хайрутдину в заботе о них. Рустем держал наружную оборону: гонялся за утками и гусями, забредавшими к нерестовому пруду, и ловко ловил лягушек, которые ухитрялись проскочить в пруд ночью. Мустафа часами стоял, наклонившись над песчаным тёплым заливчиком, и взволнованно повторял.

— Они растут! Хвостики стали длиннее, а пузо меньше. Хвостиками шевелят. Абзы, о абзы, они плавают!

— Большая от тебя польза, — презрительно ворчал Рустем, — только и умеешь, что глаза таращить!

Но и сам он исподтишка косился на отмель: какие у них большие тёмные глаза!

— А тебе только кашу из мальков варить, — отозвался будущий рыбовод и приподнялся, чтобы лучше видеть. — Мне теперь стыдно думать, что мы таких мешком ловили. Больше ни за что не буду!

— А я — буду! — задорно отозвался Рустем, но почувствовал, что сказал неправду. Мальки оказались куда интереснее, чем он раньше думал. Почему им учитель ничего такого не рассказывал? Он и раньше бы не ловил…

Но сказать это почему-то было стыдно. И Рустем, лихо свистнув, помчался за удирающим гусаком. Однако не утерпел и опять присоединился к Хайрутдину и Мустафе, когда через семь дней наступил новый важный момент в жизни мальков: они подросли, корма в нерестовом пруду уже не хватало, нужно было их пересадить в большой летний выростной пруд — до осени.

— Мальков нужно считать, когда сажаем. Мало посадим — дохода мало, много посадим — корма не хватит, плохие будут, опять дохода мало, — говорит мне Хайрутдин, отрываясь от рассказа, и вытаскивает из угла хаты странные носилки: брезентовые, на ножках, сильно провисающие, точно неглубокий мешок.

— Вот сегодня домой принёс починить, весной опять нужны будут. Из нерестового пруда мальков сачком ловим и в этих носилках с водой к выростному переносим. Потом из воды в носилках ложкой их надо ловить, считать и в вырастной пруд пускать. Не у всякого терпенья хватит на такую работу. Мальчики всегда много помогают: траву в пруду косят, чтобы не мешала ловить мальков, носилки таскают. Теперь из мальков кашу не варят, в речке не ловят. Понимать стали. К осени мальки вырастут, станут сеголетки, по тридцать граммов весят. Тогда мальчики опять их ловить помогают и сажают в зимовал до весны. Веской их уже в нагульный пруд пустим, пускай жир нагуливают до осени. А в выростной пруд пойдут новые мальки, из весенней икры. Там расти будут.

Тут в дверь громко постучали. Нагибаясь, чтобы не удариться о низкую притолоку, через порог проворно переступил запыхавшийся паренёк в расстёгнутой ватной куртке.

— Здравствуйте! — проговорил он торопливо. — Хайрутдин абзы, сеголетки в зимовале ходят, — тревожно продолжал он по-татарски.

Старик проворно протянул руку к полушубку на стене.

— Гуси не пугали? — спросил он, уже застёгиваясь у дзери.

— Никто не ходил. Снег совсем чистый, следов нет. А они — ходят.

Хайрутдин на морозе задыхается и кашляет. Но сейчас он шёл быстро, не останавливаясь даже во время припадков кашля, только горбился и тяжелее опирался на палку.

Около зимовальных прудов торжественная тишина, на снегу нет следов, кроме узенькой тропочки — подхода.