– Тройка.

– Ну вот видишь.

– Вижу. Жаль только, что у меня по психиатрии тоже тройка была, может, я тогда понимала бы, что происходит.

– А я работал от завода – директором лагеря. И ты смеялась надо мной, говорила – как это бездетному человеку доверяют кормить детей. – Он вздохнул. – А теперь у меня трое. Дочки. Жаль, сына нет. Я бы рассказал ему про одну женщину, у которой в глазах всегда было солнце, даже когда небо было в тучах, даже ночью… Я никогда больше не видел таких глаз, таких солнечных… – Он посмотрел на нее. – Они все такие же.

Светлана Николаевна взглянула наверх, заметила Капустина, наблюдавшего за ними с лоджии, и стала собираться.

– Ты торопишься? – огорчился румын.

– Да, мне пора.

– А может… Ты не хотела бы съездить?… Туда…

– Куда?

– Где был наш лагерь. Где мы… Это недалеко здесь. За городом. Вернемся в нашу молодость.

– Скоро стемнеет, – она взглянула как бы на небо. Капустин по-прежнему стоял над ними.

– Нет, еще не скоро. Ну а даже если… У нас же будут твои глаза.

– Она вдруг улыбнулась:

– А собственно, почему бы и нет?

– Конечно. Хотя говорят, что в прошлое страшно возвращаться.

– Это в свое. А в чужое… – она подняла голову и сказала Капустину: – Будь добр, кинь мне плащ.

– Это твой муж? – румын был обескуражен.

– Нет… Это… сосед по номеру.

– Сосед? Мужчина?

– У нас не хватило номеров…

– Но как же вы?…

– Ах, полноте, в нашем-то возрасте…

С лоджии спустился плащ. Он был привязан к ночной рубашке, которая, в свою очередь, была привязана к красному галстуку.

– Зубная щетка в кармане, – сказал Капустин. – Вот только галстук, извини, не совсем пионерский.

Когда они шли к машине, им встретилась Кремнева. Она оглядела их осуждающе и сказала Светлане Николаевне:

– Вы, конечно, как хотите, но я бы вам не советовала…

22

Светлана Николаевна вернулась вечером. Румын подвез ее на машине к подъезду отеля, вышел, открыл дверцу, помог выбраться. Она взглянула наверх – Капустина в лоджии не было. Но он смотрел на нее сквозь стеклянную стену холла.

– Ну вот, – сказал румын, – совсем не страшно. Грустно скорее.

– Да. Грустно.

– А вам почему? Если это не ваше прошлое?

– А может, мое…

– Но вы же говорили…

– Оно не наше, не наше с вами. Оно отдельно ваше и отдельно мое. И мы побывали в нем. Хотя мое – было не здесь, и не в лагере… Это был детский сад, и он был не директором, а физкультурником, но он тоже говорил что-то похожее, что-то насчет солнца и пасмурной погоды… И насчет моей тройки по педиатрии. Я вообще думаю теперь, что у всех людей одно прошлое. Только будущее у всех разное… – Она протянула ему руку. – Спасибо вам, что напомнили мне об этом. – Он склонился и поцеловал ей руку. А она вдруг, неожиданно даже для самой себя, коснулась губами его седого виска. – А без усов вам лучше, – сказала она смущенно и вошла в подъезд отеля.

Теплоход шел по морю.

Капустин сидел в шезлонге – одетый в брюки и рубашку с длинными рукавами, чем заметно выделялся среди загорающих пассажиров.