В то время как ее тело инстинктивно боролось за жизнь, она сама даже сожалела о том, что не умерла. Да, ей каким то чудом удалось победить смерть. Однако этого недостаточно. Надо еще хотеть жить дальше. Зацепиться за эту проклятущую жизнь, которая выскальзывает из рук словно змея, смертельно раня в самое сердце.

Да и чего ради оставаться? Чтобы доживать остатки лет в сожалениях, влача существование дряхлеющей старухи рядом с молодым, полным сил, любовником?

Худенькая и бледная – в чем только душа держится, – она лежала на просторной кровати реанимационной палаты и равнодушно наблюдала, как Жан Пьер покрывает ее руки поцелуями. Взгляд растерянный, словно у потерявшегося ребенка. Ну еще бы, ведь бедный мальчик чуть не лишился мамочки.

Ах, как зло и несправедливо по отношению к любимому!

Но разве то, что он сейчас жив, тогда как ее сына больше нет – справедливо? А ведь они были почти ровесниками. Почему судьба осталась благосклонна к одному и лишила жизни другого? Никто ей не сможет ответить на этот вопрос.

И все же она не права. Жан Пьер не какой то там любовник. Он ее возлюбленный. А это существенная разница. Она всегда воспринимала их отношения как самый дорогой подарок, который когда то сделала самой себе, ответив на его любовь.

Так что надо жить! Несмотря ни на что и во что бы то ни стало.

А тут и переменчивая судьба поспешила на помощь. Видимо, для того чтобы хоть как то утешить Зою Сергеевну, преподнесла ей удивительный сюрприз, нечаянную радость – благую весть об откуда ни возьмись появившейся у нее внучке. Сына отобрала, а единокровную дочку Дениса вдруг пожаловала. Разве не чудо?

Вот только как пожаловала, так потом и назад забрала. Ольга, мать девочки, наотрез отказалась признавать Зою Сергеевну бабушкой. Не смогла, видите ли, простить Дениса – даже после смерти, – который по злому оговору в неверности отказался от невесты и переключился на новую пассию.

И снова бедная женщина впала в депрессию. Но теперь более тяжкую, принявшую угрожающий характер. Смертным саваном накрыло ее душу, и выбраться из этого погребения скорби уже не представлялось возможным.

Тем временем Жан Пьер, обеспокоенный состоянием любимой, зря не сидел, сложа руки, и на авось не надеялся. Он возил Зою Сергеевну по медицинским светилам и надеялся только на лучшее.

Профессора единодушно поддерживали его надежды, уверяя, что нужно еще немного потерпеть. Главное условие – Зоя Сергеевна непременно должна пройти обязательные стадии эмоциональных переживаний душевной боли, чтобы вступить в последнюю, самую сложную, за которой произойдет ощутимое облегчение и даже выздоровление.

И на все эти психологические заморочки врачи отводили от шести месяцев до года, а то и до двух лет: кому как повезет. Дескать, время по любому возьмет свое.

Но у нее не было в запасе ни месяцев, ни тем более лет. Ждать так долго Зоя Сергеевна не могла: она пережила ужасное горе и окончательно заблудилась в его лабиринтах. Ее прекрасный чудный мир был напрочь разрушен, ни о каком равновесии не могло быть и речи.

На одном дыхании перескочив за неполных четыре месяца через все обязательные фазы в заключительную, она непроизвольно переступила через собственную точку невозврата. И теперь стремилась как можно скорее «уйти по легкому».

Осуществить расставание с осточертевшей действительностью мешала вполне объяснимая причина. Столица просто кишела любопытствующими обывателями и журналистами, желающими понаблюдать, сломается эта возмутительно богатая и далеко не молодая леди, лишившись единственной кровиночки, или нет? А потому следили за каждым ее шагом, словно она преступница.

Во Францию, куда Зоя Сергеевна переехала почти шесть лет назад и где постоянно проживала до смерти сына, тоже возвращаться не стоило, так как излишне озабоченных чужим горем хватало и там.