— Могу назвать первое условие для того, чтоб пережить нечто подобное, — заметил он, не поворачивая головы, когда «Фольксваген» въехал в прохладную полосу тени. — Для начала нужно вырваться из Муравейника.

— Из Муравейника? — переспросила Вики, прекрасно понимая, что он имеет в виду, но желая услышать его речь и заставить повернуть голову.

Франц сделал такое одолжение. У него исключительно красивое, задумчивое, благородное лицо, словно откуда-то из прежних времен, хотя выглядит он на все свои пятьдесят, а с глаз не сходят темные круги с той самой поры, как его жена с двумя сыновьями год назад погибли в авиакатастрофе.

— Это я про Город, — сказал он, когда мы вновь выкатились на солнце. — Ареал обитания людей, где у нас есть полицейские, чтоб нас охранять, психиатры, чтоб заглядывать нам в головы, и соседи, чтоб болтать с нами, и где наши уши настолько забиты треском средств массовой информации, что практически невозможно что-либо как следует осознать, или прочувствовать, или осмыслить, что-либо, что за пределами человеческого рода. Сегодня Город, фигурально выражаясь, покрывает собой весь мир вместе с морями, и ждет не дождется прорыва в космос. По-моему, что ты имеешь в виду, Гленн, так это что трудно оторваться от Города даже на природе.

Мистер М. дважды посигналил перед слепым поворотом-серпантином и, в свою очередь, тоже подал голос.

— Я в таких вещах не особо смыслю, — сказал он, сосредоточенно сгорбившись за рулем, — но по-моему, мистер Сибьюри, вы можете найти любые страхи и ужасы, даже не выходя из собственного дома, хотя я бы сказал, что там скорее больше грязи. Это я про нацистские лагеря смерти, промывание мозгов, убийства на сексуальной почве, расовые волнения, все в таком духе, не говоря уже о Хиросиме.

— Правильно, — парировал я, — но я говорю про ужас сверхъестественный, который по сути почти полный антитезис даже самым отвратительным проявлениям насилия и жестокости со стороны человека. Призраки, внезапное прекращение действия незыблемых законов природы, вторжение чего-то совершенно чуждого ей, ощущение, будто нечто подслушивает у края космоса и царапается с обратной стороны небосвода.

Пока я произносил эти слова, Франц вдруг поднял на меня взгляд, в котором, как мне показалось, внезапно промелькнули волнение и тревога, но в этот момент меня вновь ослепило солнце, а Вики заметила:

— Разве мало тебе научной фантастики, Гленн? В смысле, ужасов иных планет, внеземных чудищ?

— Мало, — твердо ответил я, моргая на лохматый черный шар, скачками ползущий по горам, — потому что у чудища с Марса или откуда там еще (по крайней мере, как представляется автору), столько дополнительных ног, столько всяких щупальцев и кроваво-красных глаз, что оно реальней полицейского на перекрестке. А если оно случись газообразное, так состав этого газа распишут тебе в мельчайших подробностях. Герой не успел еще влезть в корабль и вырваться на просторы космоса, а ты уже знаешь, какую пакость он там встретит. Я думаю о чем-то более, ну… призрачном, что ли, чем-то совсем уж потустороннем.

— И что же, Гленн — эти самые призрачные, совсем уж потусторонние вещи, по-твоему, нельзя теперь ни описать, чтоб за душу брало, ни испытать самому? — спросил Франц с совершенно неожиданной ноткой затаенного нетерпения, вперившись в меня пристальным взглядом, хотя «Фольксваген» вовсю подскакивал на ухабах. — Почему это?

— Ты только что сам начал набрасывать основные причины, — отозвался я. Пульсирующий черный шар уже помаленьку уплывал куда-то вбок и тускнел. — Мы стали слишком уж умными, ловкими и искушенными, чтобы пугаться каких-то там фантазий.