В начале зимы 1923 года Ленин поделился с Крамером и Кожевниковым:

— Мне много лет назад один крестьянин сказал: «А ты, Ильич, умрешь от кондрашки». На мой вопрос, почему он так думает, ответил: «Да шея у тебя больно короткая».

«Боясь снова лишиться речи и стать игрушкой в руках врачей, — считал Троцкий, — Ленин хотел остаться хозяином своей дальнейшей судьбы».

Но почему яд? У него было личное оружие. Дмитрий Ильич Ульянов как-то спросил брата:

— У тебя есть револьвер?

— Есть.

— А где?

Ленин порылся в письменном столе и вытащил черного цвета браунинг, без кобуры и давно не чищенный. Дмитрий Ильич взял его револьвер и привел в порядок. Владимир Ильич любил охотиться, но поскольку в армии он не служил, то привычки к личному оружию не имел. Стреляться? Это для офицеров.

Летом, когда отношения со Сталиным еще окончательно не ухудшились, Владимир Ильич именно его попросил достать яда. 30 мая 1922 года потребовал, чтобы к нему в Горки вызвали Сталина. Тот приехал вместе с Бухариным.

Мария Ильинична Ульянова подробно описала эту историю.

Сталин прошел в комнату больного, плотно прикрыв за собой дверь. Бухарин остался с сестрой вождя. Таинственно заметил:

— Я догадываюсь, зачем Владимир Ильич хочет видеть Сталина.

Через несколько минут Сталин вышел. Вместе с Бухариным они направились во двор к автомобилю. Мария Ильинична пошла их проводить. Они разговаривали друг с другом вполголоса. Сталин обернулся, увидел ее и сказал:

— Ей можно сказать, а Наде не надо.

Сталин поведал, что Владимир Ильич вызывал его для того, чтобы напомнить обещание, данное ранее: помочь ему вовремя уйти со сцены, если разобьет паралич.

— Теперь момент, о котором я вам раньше говорил, наступил. У меня паралич, и мне нужна ваша помощь.

Владимир Ильич просил Сталина привезти ему яда. И Сталин обещал. Но в разговоре с Бухариным и Ульяновой его взяло сомнение: не понял ли Владимир Ильич его согласие таким образом, что момент покончить счеты с жизнью наступил и надежды на выздоровление больше нет?

— Я обещал, чтобы его успокоить, — объяснил Сталин, — но если он в самом деле истолкует мои слова в том смысле, что надежды больше нет? Выйдет как бы подтверждение безнадежности?

Втроем они решили, что Сталину следует еще раз зайти к Владимиру Ильичу и сказать: он переговорил с врачами, они заверили его, что положение совсем не так безнадежно, болезнь не неизлечима, так что с исполнением просьбы Владимира Ильича надо подождать…

Через десять лет, осенью 1932 года, на квартире у Горького, где руководители партии встречались с писателями, Бухарин вспомнил этот эпизод. Предложил Сталину:

— Расскажи, как Ленин просил у тебя яд, когда ему стало совсем плохо. Он считал, что бесцельно существование, при котором он точно заключен в склеротической камере для смертников — ни говорить, ни писать, ни действовать не может. Что тебе тогда сказал Ленин? Повтори то, что ты говорил на политбюро.

Сталин неохотно, но с достоинством сказал, откинувшись на спинку стула и расстегнув свой серый френч:

— Ильич понимал, что он умирает, и он действительно сказал мне — я не знаю, в шутку или серьезно, — чтобы я принес ему яд, потому что с этой просьбой он не может обратиться ни к Наде, ни к Марусе. «Вы самый жестокий член партии», — ленинские слова Сталин повторил с оттенком некоторой гордости.

Когда отношения с генсеком обострились, обратиться к нему со столь личным вопросом Ленин уже не мог. А генсек в те дни установил, что с Троцким по просьбе Ленина связывалась Крупская и передала ему продиктованную Владимиром Ильичом просьбу.