— Я люблю тебя! — выкрикнул Жильбер. — Люблю!

В то же мгновение автомобиль занесло, раздался яростный скрип шин, бело-зеленые образы, вертясь, надвинулись на Жан-Марка. В последнюю секунду перед его глазами встала картина увиденной им когда-то аварии: два окровавленных тела на обочине дороги близ Пюизо, Кароль, закрывающая лицо руками: «Какой ужас, Жан-Марк! Не могу на это смотреть!» Потом все смешалось в его голове. Его оглушили скрежет железа и визг разлетающихся вдребезги стекол, теплая жидкость наполнила рот. «Как глупо! — подумал он. — Просто идиотизм! Это происходит не со мной!» И потерял сознание.

XXIII

Каждый раз, поднимая голову, Даниэль упирался взглядом в нелепый помост с серебряными галунами под черным креповым покрывалом. Только что служащие похоронного бюро передвинули гроб на катафалк, обложив его по бокам венками. Один венок они поместили на крышку.

Неужели Жан-Марк навсегда заперт в этом ящике? Его брат погиб мгновенно, на месте! Как это случилось? Машина вылетела с дороги безо всяких видимых причин. Наверняка, водитель отвлекся, что-то сделал неправильно. У Жильбера ведь даже не было прав. Жан-Марк, должно быть, рехнулся, раз пустил его за руль! Тела обоих погибших были перевезены в больницу в Немуре. Оттуда Жильбера увезли в Шантийи — убитые горем бабушка и дедушка решили похоронить его в фамильном склепе. Жан-Марка — в Париже.

В церкви Сен-Жермен-де-Пре — практически пустой — было прохладно, несмотря на летнюю жару. Солнечные лучи, проходя сквозь витражи, окрашивались во все цвета спектра. Внезапно присутствующие опустились на колени. Даниэль, сидевший вместе с остальными членами семьи в первом ряду, страдал из-за того, что его горе выставлено на всеобщее обозрение. Он взглянул на отца. Измученный, увядший, с мертвенно-бледным лицом и тусклыми глазами, Филипп как будто беседовал мысленно сам с собой. Франсуаза и Маду следили за ним с такой тревогой, как будто именно он был опаснее всего ранен этой трагедией. Даже Даниэль, в душе жестоко упрекавший отца, не мог не признаться самому себе, что бесконечно жалеет его. Печальные события свели вместе мать и отца. Она пришла в церковь в глубоком трауре — слабая, заплаканная, под руку ее бережно поддерживал второй муж. Валери тоже была здесь, одетая в темный костюм военного покроя: сухие глаза лихорадочно блестели, челюсти закаменели от напряжения. Молящиеся снова расселись по своим местам. Какой смысл в этой нелепой гимнастике — опуститься на колени, подняться, сесть?..

Церковные каноны не только не помогали Даниэлю смириться и усмотреть в жестокой гибели брата высший промысел, но и делали случившееся еще более необъяснимым и невыносимым. Почему именно его брат? В силу какого решения Всевышнего, по какому математическому расчету Жан-Марк оказался именно в том месте, где его ждала смерть? И что осталось от Жан-Марка теперь, после того как — по сухой констатации медиков — дыхание его остановилось? Что, душа — всего лишь проявление мозговой деятельности и погибает вместе со смертью мозга, как гаснет лампа, когда шнур выдергивают из розетки? Или же она переживает механическую поломку и продолжает иное существование — эфемерное, напевное, сладостное, законы которого нам недоступны? Перед лицом смерти дорогого сердцу существа Даниэль осознавал всю тщету метафизических теорий, которыми когда-то так восхищался. Перед его мысленным взором вставал Коллере-Дюбруссар, блистательно излагающий аргументы материалистов, спиритуалистов, экзистенциалистов, интуитивистов, а другим уголком сознания он все время видел окровавленный труп Жан-Марка. Если кто и знал наверняка, что есть материя и жизнь, то уж никак не профессор, погруженный в свои книги, а именно он, погибший на дороге. Любой человек по эту сторону бытия имел о душе чисто гипотетические предположения.