Никому из выживших не удается нормально уснуть. Они в ужасе просыпаются, когда им снится, что пол буквально уходит у них из-под ног или что они угодили в ловушку — в этакую колыбель для кошки, но очень прочную, из железных и деревянных балок, — и им оттуда ни за что не выбраться, а волны прилива уже накрывают их с головой.

Два часа ночи. Небо ясное. Весь город виден как на ладони, залитый чудесным голубым светом луны; кажется, можно нагнуться и осторожно взять двумя пальцами — указательным и большим — любую стоящую на якоре яхту. Тишина и покой, лишь на берег набегают волны прилива, да какой-то одинокий пьяница что-то орет, глядя в море. Яркие огни на набережной пригасили из чувства уважения к чужой скорби, видна лишь россыпь желтых окон в жилых домах да ярко горят красные и зеленые буквы в неоновых названиях прибрежных отелей. «Эксельсиор», «Кемден», «Ройял».

Три часа ночи. Марс смутно виден над грядой меловых холмов Даунз, а над морем висит тонкий исчезающий серпик месяца. И вдруг раздается глухой грохот — это обрушивается дальний край той части пирса, что выходит на набережную, и вся конструкция с ворчанием содрогается, точно ворочающееся во сне чудовище.

В пять утра прибывает команда телевизионщиков. Они разбивают лагерь на променаде, возле полицейского участка; курят, рассказывают анекдоты, попивают сладкий кофе из прихваченных с собой термосов.

Занимается заря, и в ее свете искореженный пирс на несколько мгновений становится прекрасным, однако центр города уже успел сместиться к востоку, на дальний конец променада к дельфинарию и плавательному бассейну с морской водой. А пирс перестал притягивать любопытствующих, стал чем-то почти незначимым, и люди проходят мимо, практически его не замечая.

Люди получают в аптеке проявленные фотографии, сделанные ими в воскресенье. На некоторых в последний раз запечатлены те члены их семьи, которые теперь мертвы. На фотографиях они еще улыбаются, или подкрашивают глаза, или лакомятся чипсами, или обнимают большущих плюшевых медведей-переростков. А жить им осталось всего несколько минут. На одном совершенно сюрреалистическом снимке запечатлен какой-то подросток, летящий прямо в образовавшуюся пропасть с широко разинутым ртом, и кажется, будто он что-то поет в полете.

Хоронят погибших; начинается судебное расследование.

С опор пирса облезает краска; металл ржавеет. На заброшенных каруселях и бельведерах собираются чайки. Лопаются разноцветные лампочки. Выцветают яркие краски. На подгнившем дощатом настиле гнездятся кормораны. Верховой ветер раскачивает гондолы колеса обозрения, и они жалобно скрипят. «Поезд-призрак» постепенно оккупируют нетопыри и более крупные подковоносые летучие мыши; под водой среди изломанных и перекрученных балок и опор обретают убежище морские угри и осьминоги.

Через три года после случившегося человек, прогуливающий по берегу своего пса, наткнется на человеческий череп, выбеленный морем и выброшенный на песок штормами. Этот череп по всем правилам будет похоронен в том уголке кладбища при церкви Святого Варфоломея, где на каменной плите написано: «Царство Божие точно невод, заброшенный в море и поймавший каждой твари по паре».

Через десять лет после случившегося пирс разрушат до основания несколькими направленными контролируемыми взрывами, а потом еще несколько месяцев его обломки будет вытаскивать из воды плавучий подъемный кран и аккуратно складывать на волноломе. Человеческих останков больше найдено не будет.

Остров

Ей снятся сосны за окном ее спальни во дворце и то, как ночной ветерок превращает их в черные волны морские, и волны эти плещут и бьются о каменную стену под оконным проемом.